было зябко. Я поприветствовал его и сел рядом. Немного помолчав, дед Воробей, слегка подкашливая, сказал:
– Лександра, штой-то я маненько пристыл, руда[136] не греет старика. Пошли в курень, пора уж вечерять, Лизаветушка вокат накрыла стол.
Мы зашли в курень, где нас поджидала Лизавета. Она поздоровалась со мной и сообщила:
– Штой-то наш дедуня захворал. Гутарю ему, штобы он полежал в курене, так нет, нечистый толкает его на баз. Присаживайтесь повечерять. А ты, Лександра, попей парного молочка.
Лизавета подала мне ковш с ещё тёплым парным молоком.
Не спеша мы стали ужинать. Я обратился к деду:
– Дедуля, ты, может, быть в больнице подлечишься, капельницы с витаминами тебе поставят, отдохнёшь.
Дед Воробей похлебал каймак, зажевав его куском бурсака, немного оживился и, улыбаясь в свою бороду, сообщил мне:
– Лександра, вокат в прошлом годе я помер! После святой Пасхи дедушка маненько прихворнул. Лизаветушка отвезла меня в районный лазарет. Положили в комнату… как её звать?.. Ах да, палата. Вечор заходить к мене дохтур и гутарить: дескать я утром не должон ничего кушать, так как будут у мене с руки брать руду.
Утром я лежу на кровати, как в музэи каком-то. В ентой палате светло, чисто. Жду, когда же у мене возьмут руду. Дело уж к обеду, а дохтур всё не идёть. Встал я с кровати и тихо-тихо почекилял[137] из палаты к дохтору. А тут ветрел сестричку, мать её курица. Она мене и спрашает, што куды енто я чекиляю. Ну я ей объяснил, што у мене должны взять руду. Она спрашает мене, што дескать какая у мене хфамилия. Тут уж я не осрамился и гутарю, што я Гудожников Тихон. Она посмотрела какую-то книгу и так испужалась, бельтюки у ней стали огромные, как у старого филина. И тут-таки она шепотом гутарить:
– Так ведь, дедушка, вы померли!
Вот тапереча и я испужался. Гутарю ей шёпотом, сил-то совсем нет, што я живой, двошу[138] маненько, тока вот зарас захворал. Набежали тутаки всякие дохтура, меня рассматривают, як вошь под мелкоскопом, и отводють опять в палату.
И тока на след день дохтура гутарили мене, што случилось.
Оказалось, что одновременно с госпитализацией деда Воробья в соседнюю палату положили такого же старого деда, который был к тому же и глухой. Утром следующего дня медсестра, перепутав палату деда Воробья, зашла в палату глухого деда. Тут же она обратилась к больному:
– Дедуля, Вы Гудожников?
Глухой дед ей ответил:
– Да-да.
Медсестра не знала, что дед был глухой и мог так же утвердительно ответить на любой её вопрос. Она сделала отметку в журнале процедур и взяла из вены этого глухого деда кровь. Но сразу же после этого деду стало плохо, и он в конвульсиях умер прямо на глазах медсестры. Она выбежала на пост и плача сообщила, что дед Гудожников при взятии крови из вены умер.
Заведующий отделением зашёл в эту палату, осмотрел мёртвого деда, почесал задумчиво свой затылок и с горечью выругался:
– Едрит твою в дышло!
После этого