этого больше: на том свете все равны. Да, вот она, единственная правда – перед смертью все равны. Там нет ни роддомов, ни улиц, ни денег, ни власти.
Фэлис сглотнул: – Ничего непонятно.
– Да, – улыбнулся Мортимер, очень уязвимо улыбнулся, впрочем, испугавшись этого и быстро сняв улыбку со своего лица, – мне тоже.
Фэлис незаметно повернул голову в сторону друга. Привыкнув глазами к полутени, он почти не видел чужого лица, но за эти годы запомнил его наизусть. Мортимер был чрезвычайно красив, точно высечен из хрусталя: бледная тонкая кожа, острые скулы, едва заметные веснушки на щеках, нос его был вострый и аккуратный, нижняя губа была пухлее, верхняя – острее, а глаза его… им можно было простить все. И ведь в обоих братьях таилась та прирожденная сила, которая приказывала всем замереть на месте, когда те входили в комнату, повернуть свои головы в их направлении и следить за ними. И все же в голове юноши металась одна назойливая мысль о близнецах, как бабочка в стеклянной банке: чтобы добиться таких безупречно ломаных углов, мастера, должно быть, этот хрусталь сначала вдребезги разбили и только потом принялись склеивать обратно – оттого, наверное, осколки шатались, но удивительным образом продолжали держаться вместе.
Фэлис не заметил, как засмотрелся. Он вздрогнул, когда услышал чужой голос, и отвернулся.
– Но меня, знаешь, интересует другое.
– Что же?
Мортимер приподнято усмехнулся: – Что заставило тебя променять бокалы вина в Бордо, закаты и рассветы Франции, прогулки вдоль реки? Неужели там было хуже, чем здесь? – юноша улыбался, но в голосе слышался едва заметный упрек, который Фэлис, в силу своей ведомости и глубокой неуверенности, правильно заметил и принял на свой счет.
– Я не знаю, где хорошо, а где плохо. Такое ощущение, будто мне плохо везде, потому что я – это я.
– Лучше мириться с собой, гуляя вдоль реки Гаронны. Красиво, словно в фильме.
– Да, наверное, – пожал плечами Фэлис. – Хорошо там, где нас нет.
От Мортимера послышался слабый смех: – Эта фраза должна принадлежать мне, я же все-таки филолог здесь.
– Жизнь длинная, успеешь еще.
– Ну, тут уж как получится. Кто знает, что нас ждет завтра?
– Твоя правда.
Они сидели в тишине несколько минут, пока опять не прозвучал голос Фэлиса, однако на этот раз сочащийся детской наивностью:
– Мортимер, когда это закончится? – он сильно надеялся на ответ, готовый поверить в любые уверения, чтобы не испытывать той парализующей неизвестности, которая шаг за шагом, медленно ступала в их направлении. Но удача была не на его стороне в этот раз: Мортимер только выдохнул – у него и вовсе не осталось сил, руки всё тряслись и тряслись, глаза закрывались, и не хотелось говорить; особенно он не желал вспоминать всё, что произошло ранее. Более того – ответа на этот вопрос у него не было и быть не могло, ведь, действительно, откуда он мог знать, как жизнь повернется