Андрей Ефремов (Брэм)

Мистическая Якутия


Скачать книгу

на пятьдесят. И что интересно – коровы, после бурного и неистового шаманского излечения становились заиками. Частенько в полях можно было услышать, как какая-нибудь бурёнка выводит: «М`м`м-му-у-у-у». Кстати – говорят, потомки этой породы до наших дней сохранились, и каким-то образом мелкими партиями разошлись по всей стране.

      Престарелая Пелагея же, вела скрытный образ жизни, про неё абсолютно никто ничего не знал: те, кто имел леденящие душу знания, давно померли, а старые шаман со скопцом осторожничали – никому про ведьмачьи дела ничего не рассказывали, хотя по ним видно было – что-то они такое-эдакое ведают. Но слухи всё-же в поселковой среде водились: и топор с косой, кто-то видел, по двору у нее летают; и с вурдалаками знается, с упырями водится; и сама она лунными туманными ночами на городьбе сидит, каркает; и у коров молоко отбирает. Так что с дисциплиной у сельских детишек было на высшем уровне: представьте – какие страшилки по вечерам при свечах и лучинах им матушки рассказывали: «Вот будете плохо себя вести, позову Пелашку»… Да и в наше время, известно, на Графском Берегу чего только не происходит… Но, не будем отвлекаться.

      Все трое друг-друга сторонились; шаман Байбал, когда в посёлок приезжал туго опоясанный ремнями уполномоченный НКВД Слепцов, срочно уматывал в тайгу; дед Василий прямо у дороги начинал просвещать уполномоченного, но в связи с преклонными годами преследованию не подвергался: да вроде и так – физически пострадавший от веры и политически от царского режима; на Пелагею представителю власти было совершенно по барабану. Как правило, с недельку пропьянствовав с головой посёлка Захаровым на рыбалке, и постреляв из револьвера по бутылкам, Слепцов, беззаботно посвистывая, укатывал на своей, полной осетра, телеге в город. Посёлок продолжал жить своей размеренной, беспечной и скучной жизнью, не зная газет, железных дорог, и даже проводного радио.

      Как-то осенью – не то 1932-го, не то 1933-го года, бабка Пелагея тихо преставилась. Преставилась она по-особому: вечером обошла ближних соседей и, беспокойно теребя пальцами цветастый фартук и водя крючковатым носом по сторонам, предупреждала хозяев с порога, не заходя в дома: «Бярозы нынча чой-то рано пожелтели, дожди скоро пойдуть… Окочурюся я завтра; вы уж, люди добрые, той, не поминайте лихом, похороните по-человечьи, по-доброму: некому меня, окромя вас, сердешных, на могилку-то снести». И причитала часто-часто: «Ой-ёй-ёшеньки-ёй-ёй, ох, аю-ая4 не успеваю, ох, не успеваю»… И никто так и не посмел спросить страдалицу – чего это она «не успевает»: страшно ведь, боязно. Так и ушла она, ссутулившись, со своей клюкой, в свою избу. А там и в мир иной.

      Наутро, на отшибе села, у избы Пелагеи собралась толпа народу, моросил мелкий дождик.

      – Чевой это там?

      – Преставилась…

      – Эвона как… Дык зайти бы надо…

      – Зайди!..

      – Пелаге-е-е-й-я-а!..

      – Не слышит