сплошными деревянными барьерами. Вход в строения был через крыльцо по центру. С ближнего, от стоянки, торца жилищ, ровно посередине от каждого, было построено вытянутое здание с огромной трубой и двумя выходами – баня, по всей ширине перед которой и была заасфальтированная площадка для остановки автобусов. Справа от стоянки и перед первым жилищем маячила большая столовая с окнами по трём сторонам. Подъезд к столовой тоже был заасфальтирован, но не фасадным квадратом, а узкоколейкой, напоминающей обычный городской тротуар. Асфальтовую дорожку удосужились проложить в обход столовой, резко оборвав его перед «трибуной» между жилищами, после которой дальше пройти к ним можно было только по гравию. Вся местность проглядывалась на многие мили вперёд. Уже в ста метрах от лагеря, почти сразу за жилыми строениями, начинались поля. Это было понятно по взрыхлённой земле, следам тракторных гусениц и разбросанным тут и там пустым ящикам. На линии горизонта поля разделялись редкими и удалёнными друг от друга посадками лесополосы из кустарников и молодых деревьев. Пейзаж был настолько унылым, что выгружались студенты молча.
– До реки километр, до деревни пять, не меньше, а до ближайшей цивилизайии, обозначенной как Луховицы – все сорок. Выселки, одним словом. Не хватает только колючей проволоки, – пробурчал Добров, подытоживая. Как бегун, он на глаз мог определить любой преодолённый километраж. Парень вытащил сумку из багажника и встав в строй, как все. Лицо его было хмурым.
– Зашем? – Серик осматривал просторы и тоже не особо радовался. Солнце, допекавшее большую часть пути, теперь спряталось за плотные тучи, ветер стал усиливаться. Далеко-далеко небо было располосовано сверху донизу серыми неравномерными линиями; там, наверняка, шёл дождь.
– За тем, чтобы было как в концлагере, – Добров совсем сник.
Шандобаев с ужасом в глазах посмотрел на Стаса:
– Ты шито, братан, сапсем дурак? Какие слова говориш? Тебе шито институт пизической культуры – фашист, да? – Серик говорил эмоционально, глаза увлажнились. Добров посмотрел на парня с недоумением, хмыкнул:
– Да ладно ты, казах, не разоряйся. Я пошутил. Держи пять. Меня Стасом зовут.
– Меня Сериком, – Шандобаев протянул руку, сжал пальцы Стаса едва-едва, тут же выдернул руку, посмотрел с обидой, – А шутка тывой – сапсем дураский, – Серик взял сумку и отошёл подальше, туда, где колготились у автобусов девушки с цветами в руках. К нему подошёл Армен:
– Ты что так расстроился, Серик? Он ведь и вправду пошутил. Видишь же как тут… – нужных слов для описания своих впечатлений от увиденного, Малкумов не нашёл.
– Зашем он такой гылупост сыказал? Мой дедушка погиб в концелагере. Вот вы такой кырематорий, – Серик ткнул на здание с длинной трубой и отвернулся. Армен замолчал. Рядом с ребятами стояли Ячек и Сычёва с ветками цикория, язычки которого свернулись. Девушка оглянулась