Ручку было уже не узнать, она притворилась змеей или ящеркой, готовой вот-вот удрать. Набив трубку и закурив, он пытливо смотрел прямо в мое побелевшее лицо. Я не знаю, что ему противопоставить. Быть может, нам стоило тогда обоим остановиться, вернуть Заратустру к скалам, чтобы он никогда не говорил гадостей. Чтобы ни один не чувствовал себя обреченным, глотая пули в кромешной тьме двадцатого века, чтобы никто не ощущал себя лишь мелким винтиком механизма.
– Извините, что помешал, я просто, – вытянутый как струна, слишком долговязый, но удивительно влекущий бездной глаз юноша появился из ниоткуда, протискиваясь между мной и человеком в очках, чтобы длинными пальцами жилистой руки поднять сидящего на камне таракана и положить на ладонь, закрывая другой сверху.
– Я вам не помешал?
– Что вам нужно?
– Я жду посыльного из Замка. Вы не видели? Такой высокий и светлый…
– Варнава не придет, нет у него для вас никаких новостей.
Он посмотрит прямо. Не знай я его, ни за что не прочитала бы в этих чуть сжатых губах укор. Нежность глаз отдала вдруг железом, будто где-то далеко прогремела буря.
– А знаете, мальчики…
– Что?
– Да ничего вы не знаете. Как и я. Как и все вокруг. Вы тоже всего лишь люди. И все ваши экзистенции-метаморфозы – просто дым от сигареты на кухне любой из квартир, тающий в предрассветный миг, запечатленный на тонких печатных листах.
Слова ничего не стоят. И все же стоят всего.
Эдичка
В пыли мелких атрибутов хаоса от внешнего прятаться, за плотными складками штор-защитников. Нежелание выйти из круга. Внешне создаю ощущение мыльного пузыря на морозе – перламутровая жизнь пустая-пустая внутри. Глазами-безднами бороздить все новые и новые строки показаний к применению. Где же из них указано, когда принимать себя, пропорции, до или после еды? Обнимать разбитые колени – сколько раз еще нужно упасть, чтобы хватило сил подняться?
Внутри головы роем вьются вопросы, я люблю их, там, где вопросы, – там исцеление, как светлячки или чьи-то глаза в темноте, главное – не бойся, ты сам себя кусаешь в разы больнее. Разбросанные зерна вдруг прорастают из-под ледяной корки, я замечу улыбку на утро и этого будет так много, это будет так странно.
Но что заставляет тянуть эту ношу, ходить по кругу – а я уже вырвалась или это очередной оборот, пять секунд для вдоха до погружения? Ну нет, милые тени, я помню вас кадрами фильмов, оттенками, игрой мышц в спазмах боли – я вам больше не дамся, теперь я знаю, что я больше, чем вы.
Хочу и не нахожу причин для отказа себе – мой внутренний загорелый Нью-Йоркский бродяга раскинет кости на Детской горе, любуясь собой и городом. Он будет безумен, но в безумии своем будет честнее младенца. В отсутствии рамок – животным, но свободным и деятельным, несчастным, а значит, счастливейшим.
В мире, где себя смять, раздавить, уничтожить не составляет труда, напротив, доставит удовольствие многим, – будь хулиганом, эгоцентристом, не поддавайся. Не ломай, строй.