ты разрешила ему с тобой водиться?
Гарриет разглядывала остатки его обеда: остывшая картошка, сплющенная сигарета, тлеющая в лужице кетчупа.
– Неужто он тебя не бесит? – спросил Пембертон. – А как ты его уговорила ходить в женских шмотках?
Гарриет удивленно на него взглянула.
– Ну, в Мартиных халатах, – Мартой звали мать Пема и Хили. – Он это просто обожает. Как ни гляну, а он то какую-нибудь дурацкую наволочку напялит, то полотенцем голову обмотает и бежит гулять. Говорит, это все ты его заставляешь.
– Ничего не заставляю.
– Ой, да брось ты, Гар-ри-эт, – ее имя он произносил так, будто это какая-то нелепица. – Всегда, как мимо вашего дома еду, так у вас во дворе вечно малышня болтается – человек семь-восемь ребят и все в простынях. Рики Эшмор говорит, что у вас там малышовый ку-клукс-клан, но я думаю, тебе просто нравится, когда парни ради тебя наряжаются, как девчонки.
– Это такая игра, – важно ответила Гарриет. Назойливость Пема ее задела: библейские игрища уже давно отошли в прошлое. – Слушай, я хотела с тобой поговорить. О моем брате.
Теперь не по себе стало Пембертону. Он взял с прилавка журнал и с подчеркнутым интересом начал его листать.
– Ты знаешь, кто его убил?
– Ну-у… – лукаво протянул Пембертон. Отложил журнал. – Так и быть, скажу тебе один секрет, только никому ни слова. Знаешь старуху Фонтейн, которая рядом с вами живет?
Гарриет поглядела на Пембертона с таким откровенным презрением, что тот так и прыснул со смеху.
– Чего? – спросил он. – Не веришь, что ли, что у нее прямо под домом трупы закопаны?
Пару лет назад Пембертон насмерть перепугал Хили, выдумав, что кто-то, мол, нашел у миссис Фонтейн в клумбе человеческие кости и что миссис Фонтейн из своего покойного мужа сделала чучело, и чучело это сидит теперь у нее дома в кресле, компанию ей по ночам составляет.
– Короче, ты не знаешь, кто его убил.
– Не знаю, – резковато ответил Пембертон.
Он до сих пор помнил, как мать зашла к нему в комнату (он тогда как раз склеивал модель самолета, надо же, чудно как – и ведь накрепко в память врезалось), вызвала его в коридор и рассказала, что Робин умер. Он ни разу не видел, чтоб мать плакала – только тогда. Пем не плакал: ему было девять лет, и он не очень понимал, что случилось, он просто вернулся к себе в комнату, захлопнул дверь и продолжил клеить модельку “Сопвич Кэмел”, правда, росло в нем какое-то беспокойство – он помнил, как клей запузырился на швах бусинками, и модель вышла дрянная, он ее так и выбросил, не стал доклеивать.
– Ты с этим не шути, – сказал он Гарриет.
– А я и не шучу. Я со всей серьезностью, – надменно сказала Гарриет.
Пембертон снова подумал о том, какие они с Робином разные – Гарриет совсем на него не похожа, не верится даже, что они брат с сестрой. Может, она кажется серьезной, потому что брюнетка, но она еще и нудная какая-то,