когда я, пошатываясь, шел по лестнице. – Amore mio[16], тебе пора завязывать с выпивкой…
– Все под контролем.
– Пожалуй, тебе стоит прислушаться к своей жене, – вмешался Тито, злобно скривившись.
Роза окинула его таким мрачным взглядом, что я едва не засмеялся. Вместо этого я выпрямился, покачнувшись на пятках, и обхватил ее за плечи рукой.
– Я справлюсь.
Роза помогла мне дойти до лифта, и все это время я чувствовал между своих лопаток прожигающий взгляд Тито. Когда двери лифта закрылись, я с максимальным достоинством, на которое был способен, выпрямился, и мои губы изогнулись в усмешке.
– Ну как я?
Роза закатила глаза, плохо скрывая свое веселье.
– Не понимаю, зачем ты так сильно из-за этого паришься. Это по-идиотски.
– Немного веселья мне не помешает.
Чем больше Тито будет верить, что я ушел в разгул, начал пить, трахаться и развлекаться, тем больше он ослабит бдительность. Затем Роза спросила, правда ли мне все это нужно ради победы.
– Я думала, ты человек чести.
Ее слова задели меня за живое. Моя улыбка испарилась, и я коротко ответил:
– Честь – штука двусторонняя.
Я не собираюсь относиться к подобному психу с уважением. К человеку, который сперва предал мою семью, а затем уничтожил ее и бросил на произвол судьбы, глумясь, что он выше их. Мое благородство заключается в том, что я отказываюсь победить его жульничеством, хотя бы ради того, чтобы доказать моему покойному отцу, что я лучше их обоих, но на все остальное… мне плевать.
Сегодня утром у меня запланирована фотосессия. Ненавижу фотосессии. Мне не нравится позировать под пристальными взглядами двадцати глаз. Фотограф несколько раз просит меня улыбнуться, но безрезультатно. Через полтора часа вмешивается Томас, держа в руке мой телефон.
– Тебе лучше ответить на звонок.
– Я занят.
– Это Березники.
В то же мгновение я застываю. Томас не говорит этого прямо, но я тут же понимаю: это звонок из тюрьмы.
Ни секунды не колеблясь, я подхожу к нему и, схватив телефон, пытаюсь улизнуть. Фотограф пробует меня задержать, но я его не слушаю. Я выхожу на улицу и нахожу тихое место у бассейна. Делаю глубокий, полный ужаса вдох и подношу телефон к своему уху.
– Алло.
– Здравствуй, сынок, – по-русски здоровается мама. – Я тебя не отвлекаю?
Не плакать, не плакать, не плакать.
Прошло уже десять лет, но до сих пор это – худшее из того, что мне когда-либо пришлось пережить. Не проходит ни дня, ни ночи, чтобы я не задавался вопросом, что она делает, как у нее дела и жива ли она. Каждый раз, когда звонит мой телефон, я боюсь, что мне объявят, что она умерла в результате несчастного случая.
Надеясь, что в моем голосе слышится улыбка, я продолжаю, радуясь возможности поговорить с кем-то на родном языке:
– Вовсе нет. Рад тебя слышать. Как дела?
Отец всегда говорил мне, что я «маменькин сынок», и это был вовсе не комплимент.