себя и не пускаться во все тяжкие было сложно, но не невозможно. Тяжелее было услышать холодное и грубое:
– Я думаю, что ты заигралась в нашу легенду и забыла с кем трахаешься. Всего лишь трахаешься! Какое "влюбляться"? Какое "безответно"?! Я не живу такими понятиями и ты об этом прекрасно осведомлена! Как и о том, что мне и без этой романтической херни живётся не скучно, – мужчина прошёл мимо неё в комнату, слегка задев плечом. – Да и какая к чертям любовь, Кать?! Ты забыла сколько между нами лет разницы? Так вот, напоминаю, что я не твой сверстник-двадцатилетний сопляк, у которого из забот только поскорее залезть тебе в трусы. Я взрослый человек, у которого двое детей-подростков, сложная работа и дерьмовый характер. Ты со своими чувствами – последнее, что мне надо в этой жизни.
Девушка прикрыла глаза и со свистом втянула в себя воздух, будто бы получила удар с размаха под дых. Было больно. Пронзительно больно. Но сердце вопреки всем ожиданиям и Сашиным предупреждениям не разбилось. Сжалось только так, словно его кто-то в кулаке со всей силы стиснул, и замерло оглушённое. Замерла и сама Катя, прокручивая в голове его слова. Ничего нового он ей не сказал. Это же самое она слышала и летом на речке, и в первое их расставание, и во время разговора в отпуске. Майору Соловьёву от неё нужен был секс и только. И всё бы ничего, если бы оно действительно было так. Если бы за рамки их договорённостей не вышла не только она, но и он тоже. Если бы Синеглазый не смотрел на неё так, как будто никого кроме не видел. Даже сейчас, заявляя об обратном, сверлил ей спину этим взглядом и ещё надеялся, что она поверит! Трофимовой и больно то было не из-за слов о своей для него ненужности, а из-за того, что он отрицал очевидное. Из-за того, что был ошибочно уверен, что у них не может быть ничего серьёзного помимо секса. Из-за того, что ставил свои заморочки выше её и своих к ней чувств.
– Ты сейчас пытаешься меня убедить или себя?
Трофимова не стала оборачиваться. Ей нужно было ещё хотя бы пару секунд без льда в его глазах, чтобы вернуть себе душевное равновесие и продолжить это совершенно бессмысленное противостояние.
– Я говорю как есть, Катя.
– Я тебе не верю, Саш.
– Мне казалось, ты умнее, – хмыкнул он.
Девушка всё-таки обернулась и встретилась с ним взглядом. Сказать хотелось многое. Больше половины – матерное. Но Катя была воспитанной девочкой, которой папа с детства вбивал в голову, что ругаться матом – это плохо. Поэтому она сократила речь, вертящуюся на языке, вдвое и оставила лишь одну нецензурщину. Ну а что? Ведь только ругаться матом – плохо, а про то, что изъясняться матом тоже не есть хорошо, ей никто ничего не говорил. Правда, подумав ещё немного, убрала и её тоже. Мат, конечно, великая и универсальная вещь, но вряд ли он поможет в решении их проблемы. Им сейчас, вообще, казалось, была в силах помочь лишь добрая фея Крёстная, исполняющая желания. Взмах палочкой, бибиди-бобиди-бу и Синеглазый начинает жить в своё удовольствие, а не в угоду своим тараканам.
– А