столичная жизнь.
Небоскребы погасли. Бегающая подсветка, как шкала индикатора, остановилась на высших этажах.
Вадим, обмотавшись полотенцем, добрался до куртки, вытащил из кошелька последнее – три пятитысячных купюры и пять тысячных, протянул их уже одевшейся Елене.
– Спасибо.
– За что?
Девушка ощерилась, словно пантера, – мужчина дрогнул.
Елена взяла деньги, смяла обеими руками и швырнула Вадиму в лицо.
– За… – хотел было поинтересоваться предутренний клиент.
– Как вас по отчеству?
– Васильевич, – недоуменно произнес растерявшийся режиссер.
– Меня сегодня с вами не было, Вадим Васильевич. – Елена хотела сдержаться, но не смогла.
– Лучше передай эти деньги своей шлюхе. Она неплохо в эту ночь отработала.
Девушка вышла, не оставив за собой даже аромата духов. В номере снова запахло перегаром и куревом. Вадим топтался босыми ногами на смя-тых купюрах, понимая, что любви с ним сегодня уже не случится. Через два часа ждал поезд. И он точно знал, что на него успеет.
И потянулись долгие дни, внутриполитическая нестабильность страны отвлекала Вадима от себя самого. Он охотно впитывал в себя мнения разных сторон, садился за исторические книги, занимался анализом событий. Набрасывал материал для новой пьесы, где уже хотел замешать любовь и политику, страсть и безразличие, восхищение и отвращение.
Но в душе понимал, что все зря – поставить это ему не дадут, а другие театры не купят. Они берут его пьесы с удовольствием, но только комедии, где все просто, где в итоге правда побеждает ложь, а любовь – разлуку.
А жизнь требовала иных решений.
Вадим на одной из театральных встреч в провинциальном городке с пятью церквями накатил водки, почти не закусывая, и быстро поплыл. Провинциаль-ный театральный мир отмечал закрытие международного фестиваля. «Тоже мне, международный – позвали Белоруссию и Украину, просто весь мир», – про себя ехидничал Вадим. Вспомнил, что он выиграл гран-при этого торжества лицемерия.
Его «Эвридика» произвела впечатление на критиков.
А одна милая бабулька сравнила Вадима по почерку с величайшим Эфросом. Режиссер слушал хвалебные речи и умирал со стыда.
Потянулся к рюмке, молча налил, выпил, закусил укропом. От горячего жульена, бережно поданного официантами в белых рубашках, тошнило.
Порезанные тонкими дольками яблоки и апельсины казались бутафорскими: надкусишь – краской и пластиком подавишься.
Сидящие за столиком покосились на Вадима.
Он понял, что в фривольно расстегнутой рубашке выглядит нагло и вызывающе.
Рядом заговорила молодая режиссерша – и тоже, как назло, Елена. Яркая блондинка с бесстыжими глазами стояла с бокалом вина, из которого не было сделано и глотка. Плечи, тонкие ключицы и красивую шею подчеркивало декольте красивого вечернего платья.
«Такие разные Елены украшают мою жизнь», – пошутил про себя Вадим, потом поймал на мысли, что