остались.
Все, с этой секунды для меня в школе всё изменилось раз и навсегда. Я прыгнула с шестом и лечу теперь ставить новый мировой рекорд по количеству сплетен на одну отдельно взятую девочку.
Мы вышли из школы, Краш вёл себя совершенно не так, как в день нашего знакомства и не как потом на прогулке 1 сентября, где к нам тут же прилип Шокер и они оба валяли дурака всю дорогу. А спокойно, уверенно. Я спросила, как там Шокер. Оказалось, что у того есть девушка, что у неё погоняло Чушь, что она сначала устроила ему скандал прямо на дне рождения, а потом бросила из-за этой истории с нами. Что она узнала от Краша об этом, когда тот на балконе случайно проговорился Трупану, хотя, ну как случайно проговорился? Просто рассказывал. И что Шокер очень даже рад, потому что сам давно хотел перестать пороть Чушь (тут он хохотнул от собственного каламбура) и подкатить свои яйца к другой чиксе.
Мы дошли до дома, постояли немного. Зашли в подъезд, поднялись на лифте на мой этаж, и уже перед самой дверью Краш притянул меня за руку ближе к себе и сказал, что в тот день с ним произошло что-то невероятное, чего он не понимает.
– Знаешь, я никогда не думал, что женские руки могут быть такими… такими… – он никак не мог подобрать нужное слово, – такими добрыми. Как будто я снова стал маленьким.
Тут он смутился окончательно и спросил:
– Можно, я тебя поцелую?
– Можно. Только я не умею по-настоящему целоваться, – призналась я совершенно спокойно и без тени стеснения. – Научишь?
Он подошёл ещё ближе, совсем вплотную ко мне, приподнял немного подбородок, чтобы наши губы были рядом, и шёпотом сказал: «Приоткрываешь рот, прижимаешься губами к моим губам и нежно касаешься своим языком моего, а я отвечаю».
Я сделала, как он сказал.
Можно написать кучу слов про то, что такое первый поцелуй. Но их всех будет мало, и они все будут слишком грубыми.
Я скажу только, что ты запоминаешь это на всю жизнь. Все свои последующие поцелуи ты будешь сравнивать с этим самым первым и этим самым волшебным, ты будешь желать его повторить, но он бывает только один раз в жизни. И это самое лучшее, что в нём есть.
Девочка пропала. Она больше не выходила на балкон, не стучалась тихонько в стену, не заглядывала через перила на его половину. Мальчик ждал её каждый день до тех пор, пока не стало совсем холодно, и мама не запретила открывать старые рассохшиеся деревянные двери, а потом и вовсе не заклеила их на зиму. Мальчику стало казаться, что теперь из-за этой запертой двери, наглухо оклеенной бумажными полосами по периметру, в комнате вообще нечем дышать. Что воздух вязкий, тяжелый, что он вреден для здоровья, что он чувствует, как клетка за клеткой отмирают его легкие. Когда становилось совсем жутко от этого ощущения, он хватал куртку и выбегал на улицу посидеть на лавочке у соседнего подъезда. Там он иногда встречал младшего брата Девочки, который рассказывал, что сестра, похоже, влюбилась, что у неё завёлся парень (он говорил так брезгливо эти слова, будто сообщал о вшах или клопах).