сеять? Фермеры? А где они эти фермеры, что с них толку-то? Предприятия поразвалили, в газетах пишут, людям работать негде. Зарплаты не платят, а на что семьи кормить? Вот оно и выходит: там, наверху, умные люди посчитали и поняли, скоро конец света. Потому все производить и незачем.
Немного передохнув, она начала снова:
– Сколько ж раз уже говорили о конце света, и из района вон звонили: мол, готовьтесь, Малайзию, Индонезию и Таити уже затопило. Скоро до нас дойдет. Вот и телефоны в селе не работают, а зачем, когда все уже.
Вечером в дождливых сумерках в селе вдруг послышались крики, топот, брань, выстрелы. Петр Кузьмич сидел у себя дома, в кресле, не зажигая в темной комнате света. Жена его, услышав выстрелы, стала осторожно выглядывать в окно.
– Что это, Петр? Чего это делается? – тревожно заговорила она. Петр Кузьмич молчал. Она обернулась к мужу. – Сходил бы на улицу, узнал чего творится… Чего молчишь-то?! – вдруг рассердилась жена. – Ведь председатель, начальник. Вон Бог знает что делается, а он сидит…
– Оставь меня! – с пафосом короля Лира воскликнул Петр Кузьмич.
– Ах, оставьте его, какой умник! – пробурчала женщина. – Философ. Из-за таких государство и разрушилось-то, – и она сердито ушла в другую комнату.
Петр Кузьмич чувствовал себя скверно. Он ощущал себя не нужным. Наверное, так плохо чувствует себя женщина, оставленная возлюбленным, или, быть может, котенок, брошенный хозяином под лавкой в дождь. Петр Кузьмич чувствовал себя брошенным своим начальством. Всеми теми, кто в прошлые годы давил на него, требовал, заставлял, присылал комиссии. Петр Кузьмич чувствовал себя несчастным. В деревне он был местным, не пришлым, поэтому взаимоотношения с колхозниками, с которыми он вместе рос, были почти что дружеские, свойские. Но все же он всегда чувствовал себя представителем власти и давал это понять односельчанам. За его спиной была не только власть, но и вся сила государства. Теперь же вдруг все исчезло. Всю жизнь в селе изменила идея о потопе. И идея-то сомнительная, а вот люди, которыми он командовал всю жизнь, вдруг перестали его слушаться.
Петр Кузьмич неожиданно подумал, что не было ничего, никакой тысячелетней истории существования Российского государства, а была и остается дикая, языческая Русь. Он чувствовал себя заброшенным вместе с этим селом, затерянным среди рек, лесов и полей. И не добраться до них по взбухшей от дождей дороге, и негде совершить посадку вертолету. Да сюда никто не приедет, не прилетит, потому что никому они не нужны.
А может, и нет ничего в мире, кроме их села. Да может, еще и района, а больше – ничегошеньки. И Петр Кузьмич впервые за многие годы вдруг по-детски чисто и горько заплакал.
Выстрелы, которые слышал Петр Кузьмич, произвел милиционер Малашкин из своей двустволки, стоя на крыльце своего дома в синей милицейской сорочке, трусах в горошек и носках. А дело было в следующем.
Атеист Корякин после публичной дискуссии на улице, глотнув пару раз из бутылки с водкой, что припас дома, пошел по селу искать идеологических сторонников. Таковых не оказалось, так как большинство народа