как раз такой нужен. И прямо к нему. Там еще кирпич лежал, наверное, из стены вылетел при взрыве. Один-единственный кирпич посреди тротуара. Ну, обойди ты его. Нет, она глазами к альбому прилипла, и прямо через этот камень навернулась на асфальт.
Он так вдохновенно описывал картину, как будто видел ее перед собой. В этот момент Беркут сам себе верил и надеялся, что бабушка тоже поверит.
– Вы чего закрылись? – с подозрением спросила Гаранина, распахивая дверь на кухню. – Секретничаете?
– Да вот рассказывал вашей бабушке, как вы на ровном месте спотыкнулись о кирпич и упали на асфальт. Когда за альбомом Моне побежали после взрыва.
Лицо Варвары застыло. Очевидно, Беркут не выдержал напора и ему пришлось придумать версию, максимально приближенную к настоящей. Те же факты были изложены в другой последовательности, что делало разговор о них возможным и, в то же время, более безопасным.
– Почему же тебя держали до вечера? – продолжала допытываться бабушка, но уже более миролюбивым тоном.
– Порядок такой, – пояснил Беркут, усаживаясь за стол. – Свидетелей и тех, кто сообщает о преступлении, всегда тщательно проверяют. Вы не поверите, сколько преступников звонит в полицию, думая, что тем самым отведут от себя подозрения.
– Где же Моне? – спросила бабушка, разливая суп по тарелкам.
– Там же, где и был, – вздохнула Варвара. – Я не дошла до него. Кирпич помешал.
Дальнейший разговор принял форму светской беседы. Белла описывала свои впечатления от театрального фестиваля, остальные внимательно слушали.
Когда Беркут посмотрел на часы, время приближалось к полуночи. Белла предложила постелить ему в кабинете на диване, и Беркут согласился.
Сидя за столом на кухне и слушая пикировку Варвары с бабушкой, впервые за долгое время он почувствовал себя дома. Ему не хотелось из этого дома уходить.
Оставшись один в кабинете, Андрей потратил добрых полчаса, обозревая книжные полки от пола до потолка. В собрании прослеживалась не логика коллекционера, но любопытство читателя.
Здесь были и солидные дореволюционные издания, и советские брошюры двадцатых, тонкие и на плохой бумаге. Рядом с собранием сочинений Пушкина тридцать седьмого года стояли первые перестроечные издания, которые в то время жадно глотала вся страна.
На столе у окна лежало старинное массивное пресс-папье. Беркут взял его в руки и прикинул на вес. Такой вещью легко можно размозжить голову.
Затем его взгляд перешел на бамбуковую палку с узорами, которая лежала на полке как раз на уровне его глаз. Она была из тех вещей, что покупают в качестве сувенира в экзотических странах. Затем они путешествуют по квартире, собирая пыль. Предпоследним их пристанищем обычно становится дача, а последним костер.
Беркуту было удивительно спокойно в этом месте. Он прилег на диван, старинный, с высокой плоской спинкой, которую так хотелось потрогать. Кожа приятно холодила ладонь. В конце долгого, полного событий дня, он, наконец, почувствовал, что устал. Едва закрыв