прошу вас, – медсестра садится на кровать, берёт ладонь пациентки в свою, – успокойтесь. Вам не нужно бояться, всё позади. Память обязательно восстановится. Амнезия и спутанность – самые безобидные последствия операции. Сейчас тысяча девятьсот десятый. Что последнее вы помните?
Всплывающие в голове картины иногда чёткие, а иногда размытые, но Юдей не может сказать, где реальность, а где попытка заменить утраченное выдумкой. Она отчётливо помнит замок в горах, на удивление хорошо сохранившийся, и, вместе с тем, смутно припоминает тёмно-бежевый фасад с массивной лестницей, обрамляющей фонтан. Что из этого Университет, а что – Унтаглейская крепость, Юдей сказать не может.
– Что со мной случилось? – звенящим голосом спрашивает она. – Я упала? Поранилась? У меня сильно болит рука. И что это за госпиталь?
Юдей старается говорить спокойно, но истерика прорывается наружу непрошеными модуляциями голоса.
– На вас напали, – отвечает медсестра. – Помните?
– Я…
Паук прыгает на Юдей из глубин памяти. Она резко дёргается. Рука вспыхивает новым приступом боли.
«Ч… что?».
Теперь силуэт чудовища подстерегает её в каждой мысли, в каждом случайном образе, возникающем в голове. Он селится на периферии сознания и не вступает в круг света, который сделал бы его реальным, но незримо преследует носительницу. Ей хочется проверить, не спряталась ли тварь под кроватью.
– Паук…
– Мы называем их кизеримами, – говорит сестра, и по её вмиг округлившимся глазам Юдей понимает, что услышала то, чего не должна была слышать. Медсестра убирает руку, встаёт, поправляет юбку и делает шаг в сторону двери.
– Как? Кизеримы? Это какой-то новый вид…
– Простите, – резко прерывает пациентку сестра. – Я не должна была этого говорить. Забудьте.
– Что это значит?! – Юдей не хочет даже пытаться держать себя в руках. – Почему вы не объясняете, что напало на меня?!
– Гэвэрэт Морав, пожалуйста.
– Мне плохо. Я задыхаюсь. Выведите меня на улицу. Пожалуйста. Мне нужен свежий воздух.
– Гэвэрэт Морав, успокойтесь…
– Выпустите меня отсюда!
Юдей напрягает все мышцы, как вдруг понимает, что едва может пошевелить даже пальцем на руке. Это не паралич – полное бессилие. Злые слёзы текут по щекам, рот кривится беззвучным воем. Паника и гнев вытесняют сознательные импульсы, и она продолжает тянуть ремни, то ли пытаясь порвать их, то ли надеясь, что они исчезнут сами собой.
«В ловушке! В ловушке!» – повторяет про себя Юдей, а в это время медсестра судорожно готовит инъекцию. Руки трясутся, игла бьётся о стенки ампулы с белёсой жидкостью. Профессионализм оставляет сестру, она вновь чувствует себя юной девушкой, которая только пришла в Городскую больницу наниматься на работу. Кровь, грязь, крики. Сочувствие, смешанное с цинизмом один к одному.
Подготовив шприц, медсестра оборачивается и встречается с Юдей взглядом. Для женщины, которая пришла