да чисто стекла и не мыл. Даже когда старался, но давно уже заметил, что не получается и давно не старается. Со стеклами хорошо получалось у Таньки, но Танька…
Не надо о грустном: ни о стеклах, ни о Таньке.
Валентин завел мотор, придавил газ и широкий проспект стал все быстрее наматываться на лысые покрышки – передние еще ничего, а задние давно пора менять. Время точное, глянул он на циферблат, и скорость хорошая. Как там, в пятом классе: “Из пункта А в пункт Б..?”
…Эх, Танька, Танька, что же я по твоей милости творю?
И это не важно. Важно то, что у него утром мелькнула классная мысль. Великолепная. Такая, что Валентин даже отогнал ее от себя. Не отогнал, а отложил. Что за привычка думать в уточняющих терминах, да еще избегая повторов слов? Как будто он постоянно пишет. Или таки пишет? Во сне и наяву, за рулем и в постели. Не важно.
Так вот, мысль, если она гениальная, она должна отлежаться. Потому что такая мысль ослепляет мозг, он реагирует на нее, как зрачок на солнце, сужается до боли. К такой мысли надо привыкать понемногу, постепенно, поэтапно. Только так ее можно переварить и освоить. Так что даже подобие хорошей мысли Валентин привык откладывать на потом. Озарение – это практически ослепление. Только привыкнув к этому свету, к лучу этой мысли, можно ее измерить, понять: так ли она хороша, как кажется? Надо пропустить ее через себя, но по фотону, по капле, ведь от жажды можно так глотнуть, что подавишься.
Когда утром забрезжила интересная мысль, Валентин тут же отодвинул ее на край сознания. Пусть отлежится, придет время – сама наружу попросится. А он сядет за родной письменный стол, достанет план нового романа, нарисованный на здоровом куске бумаги в виде стрелок, кружочков и полочек. И тогда Валентин дорисует последний кружок – узел повествования, в котором сойдутся все линии, герои закружатся в чехарде событий и наступит развязка. Такая, какая должна быть у хорошего романа, у классного романа, такая, какую он не может придумать уже три месяца. Его новый роман уже давно перевалил за середину, уже катится к концу. Валентин даже стал сомневаться: мелькнет ли та заветная мысль, с виду простой легкий сдвиг, перемена акцента, которая вдруг превратит полотно романа в объемную картинку, сделает героев окончательно живыми, самостоятельными, неподвластными его авторской воле. Именно эту перемену больше всего он и ждет. Если она происходит, то книжка получается, так было и с первой – “Перехват” и со второй – “Поцелуй навылет”. А потом только с четвертой, и еще с шестой… Так будет снова, почувствовал утром Валентин. Обязательно будет, а издатели оценят его роман, как ценили первую и вторую книжки. Оценят и напечатают.
Или не оценят?
Воспоминание о потаенной мысли вдруг потянуло за собой ту ассоциацию, из которой она родилась, а потом, помимо его воли, выползла из глубины и сама мысль. Теперь ее не спрятать обратно. Валентин от волнения поправил очки и прибавил газу. Отличный ход: пусть любовница героя окажется девушкой, которая росла и воспитывалась вместе с его женой! Двоюродная сестра или приемная дочь. Вот это коллизия! Валентин опять нажал на газ. Можно еще лучше! Отлично: любовница героя будет близнецом его жены, но не похожим внешне, не однояйцовым близнецом, как бывает в плохих сериалах. То есть во всем похожа, кроме внешности. И тогда дежа вю, преследующее героя, кажущая ему близость и притягательность, загадочность этого внешне случайного знакомства обретет простое объяснение. Не мог он пройти мимо этой девушки, как задолго до этого не смог пройти мимо своей будущей жены. Потом он женится на сестре, и после свадьбы она превратится в такую же стервочку, как и первая и…
Что-то он от дела отвлекся!
Прямо перед бампером “Жигулей” возник необъятный зад черного джипа с номерным знаком АВ 356. Валентин почувствовал, что скорость слишком велика, попытался притормозить, но лысые покрышки скользили по асфальту, словно имели намерение добыть из него огонь. Джип еще приблизился и стал размером с…с… катафалк, успел подобрать слово Валентин. Затем наступила темнота.
– Эй, мужик!
В бесконечной темноте появились разноцветные искорки новогоднего фейерверка.
– Эй, мужик! Ты живой?
Кто-то потряс Валентина за плечо так, что искорки в глазах заметались. Он открыл веки и тут же закрыл – таким нестерпимо ярким показался свет.
– Кончай придуриваться, ботаник. Разуй зенки!
Валентин повторил попытку более удачно.
– Вот, другое дело! – весело воскликнул здоровый бородач, склонившийся к дверке и пахнущий чем-то неуловимо-дорогим. – А то косишь под жмурика… Кости целы? Башка не болит?
– Что?
– Кумпол, спрашиваю, цел?
– Вроде… да.
– Тогда выходи, – бородач открыл дверцу и схватил Валентина за шиворот. Тот вылез, опираясь о машину и следуя направляющему движению руки хозяина джипа.
– Отпустите меня, – Валентин поправил сползшие очки и оттер высыпавший, как оспины, пот. – Я могу стоять на ногах.
– Раз можешь стоять, можешь и удрать.
– В смысле?
– Да