разговор в нужное русло.
– Как вы мне надоели! Раньше воспитывать ее нужно было, Люда. Просмотрела в детстве – сама и расхлебывай.
– Сережа, о работе лучше тебе говорить. Ты же слышал, как она мне: «Ты целый день сидишь дома»!
Вернулась Татьяна – с чаем и тортом. Ну, с тортом, это она – молодец, правильно выбрала; разулыбались родители, расчувствовались. Может, хоть сейчас они проникнутся: ведь старалась она для них, очень старалась! Может, о детстве ее вспомнят; ведь в каждой семье есть такие смешные или светлые моменты, о которых потом многие годы говорят – и ближе друг другу становятся. Да нет, пожалуй. Перед Сергеем Ивановичем задача поставлена – пора приступать к выполнению.
– А как у тебя на работе-то дела?
Татьяна оживилась. Видно, новый проект с Франсуа не только шефа – ее тоже вдохновил: глаза загорелись, улыбнулась, выпрямилась, воздуха в рот набрала… Вот на взлете Сергей Иванович ее и срезал – вопросом о зарплате и продвижении служебном. А потом и добил: Что толку-то в работе интересной, если ты телевизор себе купить не можешь? Ну, правильно – от работы след материальный должен оставаться, да такой, чтобы все вокруг видели, ахали восторженно. А если от работы душа поет – то кто же ее услышит? Что-то мне рядом с этими людьми не по себе становится.
Куда ей нужно Франсуа пригласить?! Может, прямо со спальни и начать советоваться о гардинах? Хорошо, что с ним все в пятницу прояснилось, а то я бы этой маме заботливой чайник сейчас – с кипяточком – на колени опрокинул. Или я чего-то не понимаю, или мир действительно с ног на голову перевернулся. Да как ей в голову такое пришло? Она же мать! Значит, главное в жизни – дочку замуж выпихнуть, а достоинство мы на нее потом – вместе с обручальным кольцом – наденем? Да уж, трезвый взгляд на жизнь – трезвее некуда. Орден Мышеловки.
А вот это уже – низко. Это моя-то Татьяна – пустоцвет?! Да ведь для того, чтобы даже пустоцветом стать, нужно зацвести сначала – а Вам, любезная моя Людмила Викторовна, это понятие неведомо. Цветет человек не машиной и мебелью, и не гроздью детишек, а светом внутренним, в лучах которого и другим теплее становится. И ниточку он тянет – доброты, а не поучений – к другим людям: а уж дети они, друзья или просто знакомые – это неважно. Вот зараза! Она у нас, конечно, не пустоцвет, а очень даже уважаемая мать семейства; вот только света в ней нет, одна черная дыра, в которой все живое тонет. Кошмар!
Молчи, Татьяна, молчи. На такое и отвечать-то не стоит. Как тебе удалось рядом с ними такой, как ты есть, остаться – ума не приложу! Шляпу снимаю! Так что молчи, не слушай. Думай о чем-то – вон хоть с подружкой сегодня встретишься. Пусть этот дождь кислотный побыстрее над головой пронесется – лишь бы душу неглубоко разъел. Обидно тебе, знаю, но ничего, ты – сильная, ты эту окалину быстро с себя собьешь. Да и я не просто так рядом топтаться буду.
Послушалась. А может, и сама уже давно научилась стенку защитную выставлять… Вот-вот, ту самую стенку, которую я разбить хотел. А она ведь только с одной стороны – зеркальная, с