пела, пела и пела – взгляд её остекленел, и я понимала, что поёт она уж давно не для меня или моих гостей, но всё равно была благодарна ей – и Кьерки, который её позвал.
Наконец Томмали умолкла, и «Валовый фонтан» взорвался аплодисментами, восхищёнными криками, смущённым смехом людей, с трудом стряхивающих с себя очарование.
Мало-помалу все вернулись к прерванным беседам, но сколько бы ни было съедено и выпито, я как будто продолжала слышать песни Томмали, её звенящие слова-птицы, оставшиеся парить в воздухе – а вместе с ними песнь Стужи, всё ещё тихим, призрачным отголоском звучавшую во мне.
Когда мы только собирались в Химмельборг, я решил вести дневник с первого дня. Я подумал: в Тюре мало кто бывал в столице хоть раз, а мне повезло поехать насовсем! Если писать о том, что вижу, каждый день, получатся мемуары.
Папа говорит, что все умные и достойные люди писали мемуары, чтобы рассказать потомкам, как им жилось.
Но когда я приехал в первый раз, Химмельборг так мне понравился, что я ничего не записал. Вечером сразу уснул, даже не успел помолиться Миру и Душе, хотя мама говорит, что это нужно делать каждый вечер.
Ну, ничего, когда так выходит, утром я молюсь два раза.
Мне приснились какие-то спирали и круги, они сомной будто бы немножко говорили, и это было смешно и странно.
В общем, мы тут уже неделю, а я собрался писать в первый раз. Думал, буду скучать по нашему дому в Тюре и по нашей собачке. Её не разрешили взять с собой, она осталась у папиного друга. Папа говорит, что о ней будут хорошо заботиться, но я немножко поплакал, когда никто не видел.
Теперь я снова скучаю по Малке, она мне даже снится. Сегодня вот снилось, что всё это время Малка была в дорожном сундуке, просто мама и папа забыли, что мы её взяли. А тут я её нашёл. Она так радовалась и визжала, и я тоже радовался, и проснулся такой счастливый… Только это оказался сон.
Папа сказал, что я должен перестать скучать по Малке, потому что любить кого-то – это не значит думать о том, чтобы тот, кого любишь, был рядом любой ценой. Любить – значит думать о том, чтобы ему было хорошо.
В Тюре мы жили за городом, почти в лесу. Малка привыкла бегать на свободе. А в Химмельборге ей было бы грустно.
Мне тоже не хватает леса, но пока несильно – здесь не так много деревьев, но зато река течёт та же, Химма. Только тут вода в ней как будто грязнее, а ещё река скована набережными и мостами. Но кажется, ей всё равно не скучно. Она играет всем, что в неё попадает.
Домов здесь видимо-невидимо, и некоторые высоченные. Я таких никогда не видел.
Мы живём в огромном доме. Два этажа только для нас троих. У папы есть своя комната, только для его книг, а у мамы своя, в ней шкаф с платьями, и камзолами, и туфлями, всякими красками для лица и смешными кисточками. Она радуется и говорит, что теперь будет много ходить в театры и музеи.
Мама родилась в столице и, наверное, всегда скучала по ней. Теперь она может жить тут, и на службу, как папе, ей ходить всё равно пока не надо. Она говорит, может, больше