в зале, дополняла музыкальную ткань каким-то уютным орнаментом, грозящим иногда затмить ее, но вовремя спадающим в приемлемые пределы. Неподалеку от них сидел в одиночестве молодой мужчина в синем льняном пиджаке, с вьющейся копной угольно-черных волос, рослый, плечистый, рассеянно крутил в руке бокал. Вильгельма привлекла не столько его противоречащая обстановке отстраненность, сколько неспешная манера подносить бокал к носу, изредка пригубляя крошечными порциями. Малый явно наслаждается напитком.
– Посмотри. – Он указал на одинокого гостя. – Я его не знаю, но уже уважаю. В век, когда молодежь думает, будто Кола улучшает вкус виски, он изучает напиток. Давай-ка позовем его.
– Отец, остынь, ты выпил! – рыкнул Джозеф, содрогаясь от ревности.
Только Вильгельм поднял голову, как мигом подбежал официант.
– Да, сэр.
– Донни, видишь того парня в синем пиджаке? Сделай одолжение, угости его от нас бутылкой «Ардбега». Ох, нет, у него, вижу, «Мэйкерс». Тогда однобочковым «Four Roses». – И, посмотрев на сына, добавил с нотой извинения: – Ну, что ты так смотришь? Прости мои маленькие старческие слабости.
– Разбрасывать деньги на каждого проходимца – это, разумеется, всего лишь маленькая слабость. А помочь сыну докупить одну жалкую «Астру» для увеличения клиентского потока – это непозволительное баловство.
– Прошу, Джои, мы столько говорили об этом. Ты можешь обвинять меня в чем угодно, но не можешь не замечать, что достучаться до тебя я пытался всеми способами, какие только есть. Я говорил с тобой и строго, и мягко, и дружелюбно, и угрожающе, как только не старался сделать так, чтобы ты стал, наконец, смотреть чуть дальше своего носа. В университет ты сам поступить не смог, никаких знаний не получил, приглашений на работу тоже. Решил, что образование – бесполезная суета, взялся устроить свое дело. Я всецело тебя в этом поддержал И что же? На пятом или шестом предприятии ты обвиняешь меня в отказе купить жалкую «Астру». Тебе двадцать восемь лет, а виновники все еще везде, кроме внутри себя. Сожалею, что мне не удалось втолковать тебе столь очевидную истину.
– Тебе не удалось узнать родного сына чуть ближе, чтобы понять, что я по строению не внушаемый. Со мной можно договориться, но не заставить, чем ты упрямо занимаешься двадцать лет. Диктаторство душит человека. Мне тоже жаль, что столь очевидную истину не удалось втолковать тебе.
Лицо Вильгельма исказил бессильный гнев. Раздув ноздри, он шумно выдохнул, и наверняка разразился бы неистовой тирадой, если бы не подошедший к ним мужчина в синем пиджаке. С плывущими глазами, ссутулившийся, что убавляло внушительный рост, но старательно держащий почтительный вид, и бутылкой «Четырех роз» в руке, он вежливо улыбнулся.
– Прошу прощения, джентльмены. Наш Донни не ошибся, и вы действительно одаряете меня столь высокой честью? – спросил он, учтиво протягивая руку. Вильгельм и Джозеф поочередно пожали ее; отец с великодушной улыбкой, сын – с натуженной. – Огромное спасибо, господа. Но вы