закон мышления мы обязательно применяем и к объекту мышления – самоочевидному; то, что противоречит самому себе, не может быть реальным, не может мыслиться как реальное. Мышление вступало бы в противоречие с самим собой, если бы оно могло мыслить противоречивые вещи, если бы противоречие не растворялось глубже в единстве. Противоречие, где оно, казалось бы, имеет место, должно относиться к явлениям как таковым, а не к бытию-в-себе.
Кант также тщательно старается оградить свою вещь-в-себе от противоречий и, как известно, предпочитает возлагать свои знаменитые антиномии на разум, который несправедливо применяет к вещи-в-себе идеи и законы, которые на самом деле применимы только к явлениям. Поэтому шутили о его» склонности» к вещи в себе и несправедливой строгости к разуму, который виноват во всех противоречиях. Но эта» слабость» объясняется тем, что сам Кант невольно рассматривает свою вещь-в-себе как стоящую на страже закона разума и в этом отношении разумную (ибо что еще может помешать ей противоречить самой себе?), подобно тому как его предмет возможного опыта, как я уже говорил, является всеобщим, мыслимым, а условия его столь же всеобщими, разумно-детерминированными. С другой стороны, такой «разум», который нес бы в себе неразрешимые противоречия и застревал бы, в частности, в абстрактной оппозиции явленности и истинной сущности, не был бы истинным, самосуществующим разумом, а во всяком случае лишь несовершенной его явленностью.
То, что истинному предмету должно, следовательно, соответствовать истинное мышление (а взаимное непредставление с одной или, скорее, с обеих сторон выдает несовершенство и неистинность), возможно только при мысли истинного, самосущего (нуменона) как самого разумного, рассудочного мышления – или, скажем прямо, как разумного мышления. На самом деле должно быть само собой разумеющимся, что то, что мыслится, всегда есть только мысль, продукт мысли: только в той мере, в какой вещи по существу мыслимы как содержащие мысль и прослеживаемые до понятий, они действительно мыслимы. И сами эти мысли мыслимы не как мертвые, усеченные результаты, а только в их живом возникновении и определенности, действительно в конечном счете в их возникновении из абсолютной идеи или разума, т.е. как мышление, так что совершенное мышление в конечном счете и по существу мыслит только себя, как говорит Аристотель. Ибо только таким образом рациональное мышление обретает свое понятие, только таким образом оно может быть рационально мыслимо как рациональное мышление.
Таким образом, нуменон, согласно своему истинному понятию, будет одновременно и ноуменом, и ноэзисом – или же можно рассматривать нуменон как средний и рефлексивный (мыслящий сам себя).
Конечно, в мире явлений и кажущегося мышления эта цель достигается несовершенно и приблизительно. Вещи несовершенны, и мы несовершенны. Во всяком случае, вещи даны нам по отдельности и внешне