очевидно, насколько он вообще хочет его опровергнуть. Кроме того, своим доказательством синтетических суждений a priori Кант хотел сказать только то, что все эмпирическое знание, или опыт (также внутренний, психологический), держится на определенных общих связях (категориях), которые нельзя объяснить из самого опыта; но ему не приходило в голову утверждать, что разум (субъект) является причиной этих категорий или порождает их, что сделал только Фихте. Категории – это функции рассудка, которыми обусловлены и субъект, и объект познания. Априорность их можно выразить наиболее просто следующим образом:
То, что мы имеем опыт, – это факт, и притом (как прямо подчеркивает Энесидем стр. 122) неоспоримый факт. Но опыт был бы невозможен без синтеза причины и следствия и т. д. (категорий). (категорий). Поэтому существование категорий, по крайней мере, также является неоспоримым фактом. Кроме того, эти категории могут либо возникать в (внутреннем или внешнем) опыте, т.е. быть данными апостериори, либо не возникать в нем, а предполагаться им в качестве условий, т.е. быть данными априорно. Из опыта, однако, они не возникают, как совершенно справедливо утверждает Юм и ссылается Энесидем (Aenesidemus pag. 110). Таким образом, категории даны a priori. q. e. d.
Энесидем постоянно заблуждается в том, что «быть данным a priori» означает столько же, сколько «быть произведенным разумом (субъектом)». Именно поэтому он полемизирует с Кантом, поскольку тот принимает человеческий разум за «источник или реальное основание» необходимых синтетических суждений в нашем познании, тогда как «мы можем только думать о факультете идей как об основании этих суждений, но не можем заключить из этого, что он действительно является таким основанием». Все эти нападки являются ударами в воздух, поскольку предпосылка, из которой они исходят, совершенно ложна, это неправильное понимание учения Канта. —
Кант называет те формы познания, которые реально присутствуют во всяком познании, без присутствия и существования которых все познание и воображение вообще распались бы, более того, были бы уничтожены, которые, следовательно, уже предполагаются во всяком опыте, без того, чтобы мы каким-то образом могли знать, откуда они взялись, – познаниями a priori. Об их происхождении, или реальном основании, вообще не может быть и речи. Ведь как только мы что-то представляем и познаем, они уже есть, даны. Интеллектуальное Я, или субъект познания, непрерывно движется в них, как в своих элементов, как рыба в воде. Если бы этот предмет познания вообще мог необъяснимым образом выйти из этих интеллектуальных форм (пространства, времени и категорий), как рыба из воды в воздух, то то, что каким-то образом осталось бы, было бы для него совершенно странным и непонятным, как лучи света, преломленные воздухом для глаза рыбы. Но omne simile claudicat. Такая метаморфоза, такой выход субъекта из своих интеллектуальных форм – случай невозможный, о нем вообще не приходится говорить, поскольку он фактически противоречит фактическим законам нашего разума и идет вразрез с ними.
Но поскольку