на самом деле так долго. Постепенно я начала приходить в себя. Молнии исчезли, стук в ушах начал стихать, как будто кто-то прикрутил звук, а потом и совсем выключил. Остались только слабость и головокружение. Да что со мной такое творится?
Я принялась расшнуровывать ботинки. С одной рукой дело шло убийственно медленно. Послышался шум спускаемой воды, потом – струй из крана – две секунды, не больше. Папа вышел из туалета, вытирая руки о джинсы. Я представила себе, как разбавленная водой моча впитывается в ткань. Он скинул с ног кроссовки и швырнул куртку на галошницу.
– Ни один дурак не станет отпиливать себе палец назло, – ядовито произнесла я.
– Ну, я подумал, вдруг тебе плохо.
Да за кого он меня принимает? Мы вообще знакомы?
– Может, я и не пребываю в эйфории дни напролет, но это не значит, что я стану добровольно себя калечить!
Я возмущенно уставилась на него.
– Я знаю, Майя, знаю. Я просто подумал, что ты… как бы это сказать? Не можешь вербализовать свой страх…
О боги. «Вербализовать страх». Интересно, на каких курсах он такого нахватался, какие такие книги читал, с каким придурком консультировался? Он встретился со мной взглядом и провел пятерней по волосам, тщетно пытаясь убрать непослушные пряди со лба.
– Ты в курсе, что у тебя теперь моча в волосах?
– Что?
Как обычно, он предпочел не слышать того, чего слышать не хотел.
– Моча в волосах. А, ладно, проехали. Я прекрасно могу вербализовать свой страх. Если я что-то и могу поделать со своими страхами, так это вербализовать их.
Да? Прозвучало вполне убедительно, но это, конечно, вовсе не означает, что я была убеждена в своей правоте. Папа ничего не ответил, только продолжал на меня смотреть сверху вниз, засунув руки в задние карманы джинсов. Я дернула за шнурок и продолжила:
– Если ты так беспокоишься о моем самочувствии, мог бы, вообще-то, у меня поинтересоваться. А не у моего учителя. И уж точно не при первой же встрече!
Папа выдохнул через нос. Он что, фыркнул? Или он считает, что я сказала что-то смешное? И то и другое казалось мне одинаково оскорбительным.
– Я обещал, что мы постираем его футболку. Или отдадим деньги. Выглядит она недешево.
Мне наконец удалось расшнуровать ботинки, так что я осторожно встала, опасаясь новых вспышек боли, прошла в гостиную и плюхнулась на диван. Папа проследовал за мной.
– Ладно, – мягко произнес он. – Как твой палец?
– Так себе, – ответила я, чувствуя, как глаза предательски наполняются слезами. И эти слезы вот-вот польются через край.
– Так что же все-таки произошло? – спросил он.
– Я выпиливала…
Я замешкалась, подыскивая слова, но он не дал мне договорить.
– Ну, это я уже понял.
От высокомерия в его голосе слезы мгновенно отступили. Оно едва угадывалось, но, несомненно, присутствовало. Как же я ненавидела это его высокомерие! Сам он уверял, что это профессиональная деформация – якобы ему столько раз приходилось брать интервью у самовлюбленных людей, что высокомерие