набрал в грудь воздуха и рявкнул:
– Замолчи, слышишь, молчи!!
Мамкин рёв разом оборвался, и она испуганно замерла.
– Вы это, погодите тут немножко. Щас я, оботрусь, пойдём в хату, там всё расскажешь. Только не скули боле, уши болят от твоих воплей.
Митрич выскочил за дверь, как показалось Федьке, с облегчением, а гостей оставил в горячей, раскалённой кузне.
Мама пустым взглядом смотрела на пылающий кузнечный огонь, а Федька был рад, что колдун выбежал, и с интересом рассматривал кузницу.
Кроме бадьи с водой, рядом со всё ещё пылающим кузнечным очагом, внимание Феди привлёкли: верстачок с двумя тисками, большими и малыми; точильный камень с ремнями и педалькой; стол с клещами всех размеров, с зубилами да молотками; ящик с «горюч-камнем», который многие называли углём и ценили за тепло, но в их селе этот камень был дорогой редкостью. Он подошёл к белой стене и провёл по ней пальцем. Гладкая, ничуть не шершавая, мелом не мажется, золой тоже, как в избе – точно, колдовские проделки. На земляном полу Федя заметил кувалду и, оглянувшись на дверь – не идёт ли хозяин? – поднял её, перекинул из одной руки в другую. Он так и стоял, играя с молотом, когда открылась дверь.
– Я так думаю, что пойдём-ка… – начал по-деловому кузнец-колдун, но внезапно осёкся и заинтересованно уставился на Федьку.
Мамка тут же, не вставая с колен, развернулась и всё так же, протягивая кузнецу каравай, заблажила. Колдун поморщился, прикрикнул бабе молчать и предложил Феде выйти вместе с ним.
От этого предложения Федьке стало не по себе, внутри всё задрожало, но он проследовал к выходу за кузнецом. Кувалду оставил при себе, подумав:
«Ежели чего, сил хватит, чтобы ему прямо промеж глаз садануть. Авось не успеет сколдовать».
Федя вышел и опять заморгал. После полутьмы кузницы, снег ослепил его, заскрипев под отцовскими валенками.
Митрич смотрел на него с доброй усмешкой, подождал, когда паренёк проморгается и спросил, выразительно глядя на молот в его руках:
– Как тебе молот, не тяжёл?
Федька замотал головой: мол, не тяжёл.
– Чего ж ты его в кузне не оставил? Али ты надежду имеешь, меня моим же молотом в лоб поцеловать?
Федька в смущении посмотрел в сторону да уставился на голые яблони, растопырившие ветки, обсыпанные снегом.
– Ну так что, Федя? Тебя же Федькой звать? Я не путаю?
Теперь Фёдор закивал: мол, не путаешь.
– Вот видишь, ничего не напутал. Стало быть, и с поцелуем по лбу угадал. Ну, так на то меня колдуном и кличут. Нешто не знаю, что про меня в деревне сказывают? Мы колдуны такие, сами себя боимси. Что пришли-то?
Федя, продолжая из руки в руку перекидывать кувалду, или как назвал колдун молот, пропыхтел:
– Да мы…это… Мамка скажет, она знает что…
– Брось молот, – жёстко прохрипел кузнец, – с ним не каждый мужик управится. Бросай!
Руки Феди разжались, и молот рухнул на снег.
– А теперь сказывай.