был не из русских и говорил чудно, хотя понять его и можно было. Он был лют и скоро такого страху нагнал на всех, что мужики боялись к нему на глаза показаться.
Охал Иван в своей новой должности. Взяли его от сохи и бороны да из избы во двор, а дома жена и дети… Охал он, но дело свое управлял как следует и никогда за целый год не заслужил бранного слова, не только наказания. Даже лютый управляющий сердился на него только за то, что он хрипит. Этого Иван переменить уж не мог, как бы ни желал. Такой уж ему судьба голос послала, что он иных слов как следует сказать не мог.
И пошло все слава Богу. Уж надеялся Иван заслужить, вернуться опять в село, а заместо себя сына своего поставить к барыне во двор.
Да случился грех… Случился нежданно-негаданно. Стряслась беда, как молния падает, сразу.
Была у барыни одна собачка, любимица ее первая. Барыня звала ее мудрено. И сказать нельзя как. А во двору все звали ее просто «махонькой», так как она была так удивительно мала, что, сдается, еще на вершок убавь и ничего не останется, пусто место будет.
Барыня эту «махонькую» до страсти любила, с ней обедала, с ней почивала, с ней и выезжала гулять, вестимо, держа на коленках в экипаже. Раз даже к обедне ее с собой взяла, и она у нее на окне на шубе всю литургию пробыла. Батюшка доводил это до архиерея, и преосвященный приказал на дуру помещицу плюнуть. А если повторится, то обещал сам, со всем своим штатом приехать вновь храм освящать.
Так как это освящение архиерея и содержание всех, при нем состоящих, обошлось бы барыне за два дня в полста рублей, то она и унялась. Зато после того случая мужики на барыню так и глядели как на шалую. Татарин и тот в свою мечеть пса, хоть и маленького, не пустит.
Вот из-за этой «махонькой» беда с Иваном и приключилась. И как просто все вышло. Нету проще дела.
Шел раз в сумерки Иван с охапкой дров по коридору шагом, как завсегда… И вдруг взвизгнуло что-то, а под ногой что-то мягкое потормошилось и стихло тотчас.
Удивился Иван, сложил дрова и поднял с пола, да и ахнул…
Сама она «махонькая» – и готова! Раздавил! Как?.. Каким манером? Это уж поди там рассуждай! А раздавил, и конец. Сидела она, что ль, или прилегла невзначай среди темного коридора, но только Иванова ступня ей весь зад в лепешку смяла. И не пикнула. Ему, дураку, молчка. Поди ищи, кто колено это отмочил. А он, дурак, взял мертвого песика да на двух лошадках барыне и понес представить: «Прости, мол, матушка… Случай какой вышел. Потрафилось».
Уж как объявился Иван, тут только впервой и понял чего натворил. Стон поднялся в усадьбе. Кажется, если бы сама барыня померла вдруг, то того же бы не было. Да и верно бы не было, потому – молчала бы сама-то. А тут она пуще всех разными голосами заголосила… То эдак звонко-звонко, то, будто дьякон с амвона, густо!..
Первым делом, вестимо, Ивана принялась сечь. Ну, это дело понятное. Виноват, хоть и без вины.
Обидно было Ивану. Пять десятков лет прожил за покойными господами и розог не видал. Да что делать! Раз высекли, и конец.