А скажи им, что из-за пса вершкового в бегуны и разбойники попал – со свету сживут прибаутками.
Глава 11
Среди ночи Ванька Лысый добрел до урочища Козий Гон. Луна зашла рано, и темень была непроглядная. Вдобавок здесь всегда бывало темнее, чем где-либо. Горы тут были выше, круче, сплошь поросшие густым ельником. Две горы сходились здесь крутыми стенами и между ними в узком и темном ущелье шла дорожка, по которой бывали и прохожие, и верховые путем в город, ради того, что через Козий Гон сокращалась дорога на целых три версты. Смельчаков тут ездить напрямки бывало немного, все знали, что это место худое – спасибо Устиным молодцам. Но все-таки неохота многим кружить три версты, и нет-нет да и проедет кто на авось да «Господи, помилуй».
Атаман послал сюда Ваньку именно с тем, чтобы сидел он тут две ночи и кого подкараулил да что-нибудь домой принес. А главное, чтобы лошадь от убитого проезжего заполучил. Коней у Усти было мало, и всякой кляче он рад был.
Дошел Лысый до ущелья Козьего, поел краюху хлеба, напился студеной воды в ближнем колодце и, умостившись в чаще ельника над самой дорожкой, засел как в засаде.
– Авось кто и проедет. А поедет, попасть в него немудрено. Близко. Всего до дорожки сажени три… Можно и с сучка палить, чтобы вернее было. Грех, да что поделаешь, указано.
Просидел Ванька ночь до утра и никого не видал. Все было тихо, и никто не проехал. Правда, Лысый как засел, так и задремал. А как открыл глаза, смотрит, лежит врастяжку, а солнце высоко уж стоит и жарит.
«Ишь ведь!» – подумал Лысый.
Поел он опять хлебца, остаточек, опять испил из болотца и опять засел, но уж не спит, а вспоминает, как всегда, родимую сторону, избу, детей, жену… Эх, думается, быть бы ему дома, как и всякому православному, безбедно да мирно. И жить бы по-Божьему, а не по-разбойному.
Просидел Лысый весь день смирно. Все было как бы мертво кругом… Но в сумерки вдруг встрепенулся он. Послышалась песня на Козьем Гоне! И громко, гулко раздавалась она меж двух высоких гор… Будто слова песни отпрыгивали из ущелья к маковкам к самым.
Взял Лысый ружье, оглядел кремень и затравку, подсыпал на ложейку пороху и, положив ружье на сук, приготовился хлестнуть свинчаткой прохожего распевалу.
– Что-нибудь домой да принесу! – радуется вслух Ванька. – В хород тут либо из хорода всякий что-нибудь да тащит при себе. А то ведь беда с пустыми руками домой идти. И впрямь Устя прохонит из шайки.
Укрытый сплошь чащей ельника, Лысый выглядывал зорко на дорожку, что шла пониже его места.
– Хрех! А полысну! – говорит он себе. – Что ж будешь делать. Хосподи Батюшка Небесный все видит… Николи никого не бивал, а вот тут свою шкуру уберехай. Есть ведь тоже хочется. Без хлеба не проживешь. Зажмурюсь да и полысну!
Лысый перекрестился, сам не зная зачем: будто замолить грех, что собирался на душу взять.
Выглядывая из-за ветвей на дорожку, Лысый, однако, вдруг ахнул громко:
– Ох, Хосподи! Вот ведь какая притча! Что ж тут теперь поделаешь?..
Поглядел