рабочих – они теперь совершенно не ценят хорошего места. Но все же, если кто-нибудь из них придет ко мне как человек к человеку, я всегда готов пойти ему навстречу. Но я не хочу, чтобы ко мне являлись посторонние, какие-то «делегаты» или как там они еще себя называют, шайка паразитов, живущих за счет невежества рабочих. Я не позволю, чтобы они совали всюду свой нос и учили меня, как вести мое дело!
Мистер Элдер разгорячился и переходил на все более воинственный и патриотический тон.
– Я стою за свободу и конституционные права. Если кому-нибудь у меня не нравится, он может взять расчет. Точно так же, если он не нравится мне, я могу дать ему расчет. Вот и все! Не понимаю, к чему все эти осложнения и фокусы, и правительственные отчеты, и тарифные сетки, и все прочее, что еще пристегивают к рабочему вопросу, когда он совершенно прост. Кому не нравится плата, тот может уйти, вот и вся недолга!
– А как вы относитесь к участию рабочих в прибылях?
В ответ мистер Элдер разразился громовой речью, а остальные уныло закивали в лад, как игрушки в витрине, – смешные мандарины и судьи, болванчики и клоуны, когда их качнет струя ветра из открытой двери.
– Все это участие в прибылях, и улучшение быта, и страхование, и пенсии для стариков – просто брехня. Только ослабляет независимость рабочего и урезывает честные прибыли. Всякие скороспелые мудрецы, у которых молоко на губах не обсохло, и эти суфражистки, и разные проходимцы, желающие учить делового человека, как ему вести свое дело, и кое-какие профессора из колледжей – те тоже не лучше! – вся эта свора не что иное, как переряженные социалисты. И мой долг как предпринимателя противостоять всякому покушению на неприкосновенность американской промышленности. Да, милостивые государи!
Мистер Элдер вытер вспотевший лоб.
– Верно! Правильно! – добавил Дэйв Дайер. – Перевешать бы всех этих агитаторов, и делу конец! Как вы думаете, доктор?
– Ну, понятно, – согласился Кенникот.
Этим вмешательство Кэрол было пресечено, и собеседники занялись вопросом о том, на десять или на двенадцать дней отправил мировой судья в тюрьму пьяного бродягу. Выяснить это оказалось не так просто. Потом Дэйв Дайер начал рассказывать о какой-то своей поездке на автомобиле.
– Да, я неплохо использовал эту развалину. На прошлой неделе я великолепно прокатился в Нью-Вюртемберг. Туда сорок три… нет, погодите-ка, семнадцать миль до Беллдейла, и примерно шесть и три четверти, ну, скажем, семь до Торгенквиста, и добрых девятнадцать миль оттуда до Нью-Вюртемберга, – семнадцать, и семь, и девятнадцать, это будет… сейчас сосчитаем: семнадцать и семь – двадцать четыре, плюс девятнадцать или, скажем, плюс двадцать, это будет сорок четыре. Ну вот, так и выходит: отсюда до Нью-Вюртемберга сорок три или сорок четыре мили. Мы выехали около четверти восьмого, вероятно, было семь двадцать, так как мне пришлось остановиться, чтобы залить воды в радиатор. Все время мы шли довольно хорошим ходом и…
Наконец мистер Дайер, отметив все уважительные причины задержек,