в самом деле, мало, но в конечном итоге именно они оказываются настоящими, – таких друзей ты уже не потеряешь, пусть они и отсутствуют, или даже – умерли.
– Если только, – медленно произнёс Фивершэм, – не ошибёшься. А что, если лицо в толпе – всего лишь маска? Можно ведь обмануться.
Этни решительно помотала головой:
– Таким образом – нельзя. Человеку может казаться, что он совершает ошибки, долго совершает, но в какой-то момент он получает доказательство того, что никаких ошибок не совершал вовсе.
Слепая вера девушки передалась ему и стала мучить, так что он не мог больше молчать.
– Этни! – воскликнул он, – ты не знаешь…
Но в этот момент Этни засмеялась, придержала лошадь и указала кнутом.
Они добрались до вершины холма, что в двух милях от Рамильтона. Дорога пролегала между каменными стенами: та, что слева, огораживала общинные земли, правая – рощу дубов и буков. В левую стену был встроен почтовый ящик ярко-красного цвета; на него-то и указывал хлыст Этни.
– Я хотела показать тебе это, – оборвала его она. – Вот сюда я обычно опускала письма к тебе в те беспокойные времена.
Фивершэм не воспользовался возможностью договорить.
– Дом находится за деревьями, направо, – продолжала она.
– Очень удобный почтовый ящик, – отметил Фивершэм.
– Да, – сказала Этни. Они поехали дальше и остановились снова в том месте, где обвалилась стена парка. – Здесь я обычно перелезала, чтобы опустить письма. По ту сторону стены есть дерево, такое же удобное, как почтовый ящик. Мне приходилось ночью полмили бежать по улице.
– А если бы наткнулась на воров?! – воскликнул Фивершэм.
– Натыкалась только на колючки, – сказала Этни и, сворачивая при въезде в ворота, подъехала к крыльцу длинного, неправильной формы серого дома. – Ну вот, у нас есть ещё целый день перед балом.
– Вся округа, надо полагать, соберётся? – предположил Фивершэм.
– Сельчане ни о чём другом и думать не смеют, – рассмеялась Этни, – отец пошлёт полицейских, чтобы те привели их, если вздумают не явиться, так же, как он привёл сюда твоего друга, мистера Дарренса. Кстати, мистер Дарренс прислал мне подарок – скрипку Гварнери.
Дверь отворилась, и к ступенькам шагнул худой, долговязый старик с осунувшимся, но свирепым, как у хищной птицы, лицом. Оно, однако, смягчилось дружелюбием, когда он увидел Фивершэма, а на губах его заиграла улыбка. Чужак мог бы подумать, что он подмигивает, но это его левое веко постоянно свисало над глазом.
– Ну, здравствуй, – сказал он, – рад тебя видеть. Ты должен чувствовать себя здесь, как дома. Если хочешь виски, шаркни пару раз ногой по полу. Слуги поймут. – После этого он развернулся и зашёл обратно в дом.
Биографу Дэрмода Юстаса нужно было бы подойти к своей работе с осторожностью, ибо, поскольку старый хозяин дома “Леннон Хаус” уже двадцать лет как не лежал в могиле, то к настоящему времени обрёл образ легендарного