которая тоже не будет рада неожиданной гостье.
Поддавшись неясному порыву, он проследовал вслед за Филиппом и Мелиной наверх. Слышал позади себя лёгкие шаги одного из слуг, нёсшего факел. Остановившись перед дверью, громко постучал, но та тут же отворилась, словно Сафия ждала их.
– Девица на твоё попечение, – устало произнёс он, взглядом указав на спутников. – Её нужно привести в порядок. Отмыть и дать еды.
Мелина судорожно вздохнула, но промолчала. Сафия коротко кивнула.
– На каком языке она говорит, мессир? – поинтересовалась кухарка.
– Понимает латынь.
– Будет сделано, мессир.
– Корзину тоже заберите, – вмешался Филипп, протягивая Сафии вещи Мелины.
– Там несметные сокровища, – поддел Адриан, вновь чувствуя растущее раздражение, напоминавшее ему змею, готовую к броску.
На мгновение Мелина застыла и обернулась. Их взгляды встретились, но он не понимал, что мелькнуло в её широко распахнутых глазах на чумазом лице.
– Здесь ты в безопасности, – нехотя пояснил он. – У меня нет привычки грабить гостей под собственной крышей.
– Что там? – поинтересовался Филипп, когда Сафия приняла у него корзину и поставила на пол возле двери.
– Яйца шелковичных червей, – сонно ответила Мелина, словно сдаваясь. – Сотни яиц…
Адриан помнил, как чертыхнувшись, он резко развернулся и ушёл не оборачиваясь.
– Ну и ну, – охнул Филипп, усаживаясь на соседний диван рядом с ним. В его руке поблёскивал такой же кубок с вином. Слуга поставил перед ним тарелку с нарезанным сыром и вяленым мясом.
– Она воровка. – Адриан отпил вина. – Куда она направлялась?
– Сказала, что в Дамаск.
– Ну, ещё бы, – усмехнулся он. – Яйца шелковичных червей! Ни еды, ни питья с собой. Убежала с первым уходящим караваном. Пронырливая и ловкая. Видимо, сумела найти укрытие во время сельджукского набега. Поэтому надо её отправить восвояси как можно скорее, так как за ней могут прийти.
– Есть ограничения на вывоз шёлка из Константинополя, – негромко заметил Филипп, – но полный запрет давно снят.
– И что? У неё целая корзина украденного.
– Пусть она отдохнёт, мой друг. Люди не бегут от хорошей жизни. Ты стал таким явно не от этого. Но ты исправляешься, горе-тамплиер! Перестаёшь следовать постулату «Manduca panem tuum cum silentio»…
– «Ешьте свой хлеб в тишине»? Вот только не надо проповедей! О своей собственной душе я позабочусь сам.
– Я вижу, как тебе это удаётся, – Филипп поднялся и поставил кубок с недопитым вином на стол. – Доброй ночи.
Адриан отвернулся и уставился на пламя очага. Некоторое время вслушивался в сухое потрескивание огня, пытаясь уловить звуки со стороны пустыни. Где-то вдали завыл волк и вновь всё стихло. Одиночество. То, что неотступно следовало по пятам. То, что заставляло черстветь душу. То, с чем