главную артерию, как кусачки тонкую проволоку.
Новый друг кивает, ведь в городке Первоуральске, который у него посёлок, не мог набраться так много ума, как Генрих на центральных улицах огромного города. Да и надоело ему мелкое дело с утыркой кошелька.
– И ты брал у них этот пистоль?
– Об этом я не могу говорить. Пётр Крылов: «На фиг нам Нем-первый»! Вася Немов, полимеолитик, – золотые руки. Вот ноги у парня… Умер на рельсах. Прыг-прыг на костылях, но трамвай-то бойчей. И говорит Пётр: «Братва…» Вернее, он культурно: «Высокородные графъя, князья, барон (это я), мы выходим на новый этап светлого будущего для нас».
Опять Будков. Нудная опера о маленьком деле, как у Дундукова. И вот-вот на волю. Огонь не от его окурка, а «от влезших в амбар, полный зерна, фулюганов». Так выговаривает «хулиганов» в неграмотной интерпретации. Хлебом жареным пахло на всю будку. Будкова «с вещами». Уходит, не говоря «до свидания», которого не жаждет.
Немелодичный лязг…
– Мельде, на выход!
Не в подвал. Бить не будут. Потребуется ум для обработки прокуроров. Один-то обработан, Семён Григорьевич, хоть и музыкант, но с малым интеллектом головы.
В кабинете обработанный. Глядя на этого лоха легковерного, готов к новой вариации: меня на волю, ловите (не выйдет!) тех умственных ребят. А он этих братовьёв не узнает, когда увидит! Да, бабку узнал… Э-эх! «Дурачок ты, батюшка». Но их хари… И тут… Вот где харя! И верят этому неумному гамадрилу, урка-гану, величают Андреем Максимовичем! «Это брат моей бабы, фамилио…» Так кривляет немецкую фамилию! И опять о Крыловых! Мол, тут дружба, которую не охладить и ледяной водой, хоть целый пруд с колонки!
– Хватит, Прудников, – прерывает Кромкин.
Дундуков как-то определил: Кромкин – еврей. Гитлер, сверхчеловеческий ариец, не мог всех ликвидировать, некоторые, как этот Кромкин, не только живут, отправляют в могилы других. И о них с Эльзой иногда думают, мол, носы. Андрей накануне регистрации требует метрики, там Эльза немка. А Кромкин на немца не тянет, и евреем не назовёшь. Пруда уводят, не надевая кандалов, которые на руках трубача.
А в кабинете уже медичка Алла. И опять о Крыловых. Не как Андрей (друганы), а – «культурные». Но заткнуть бы ей рот её беленьким, как бинт, шарфиком! Она работает по доходягам, её парень – по жмурикам. Алла выйдет на улицу, на троллейбусе номер три доедет до дома Мельде, пройдёт мимо, как бы передав привет.
Папа и дочка.
Папашке-вояшке правдивую ремарку! Думает: дочка (папина) «принцесса» (говорит Надька с конвейера)?
Уводят в какую-то клетушку.
…Май, игра на танцах. Музыка трубы влетает в открытые окна училища Чайковского. Там документы о его неприёме. В мелодию ныряет: «Кто ты? Не уходи». И не уходит она. Но глупо ведёт на территорию военной зоны. Вдоль тротуаров трава, кирпичные дома, бельё на верёвках. В квартире папашка-вояшка. А на стене ножи. «Нет, я не охотник, – говорит правдиво Генрих и добавляет не правдиво: – Я и муху не могу убить». – «С виду ты не паинька», – его ехидная ремарка. И вот опять идут с танцев, на которых он трубит,