не ответила, зато пришаркал хозяин и начал охать, ахать, хвататься за лысину, вынюхивать, что стряслось. Горсть монет спровадила его туда, откуда он приковылял, а заодно обеспечила его молчание на несколько дней.
Чтобы отвлечься от тягостных мыслей, Эрсиль сгребла обломки стульев в угол. Сырость распространилась повсюду – с потолка внизу текло ручьями.
– Не нужно, Эрти. Что это у тебя? – поинтересовался Къельт, коснувшись запястья Эрсиль.
– Свезла, – прошипела та, отпрянув.
Къельт не позволил. Задрал обшлаг жакета и, сравнив порез Эрсиль со своим, прищурился.
– Совпадение, – пояснила она. Небо сохрани быть раскрытой!
– Занятное совпадение, – рассудил Къельт.
«Ох уж мне эти пытливые умы!» – фыркнула Эрсиль. А Къельт подтащил ее к себе и промокнул рану чистой тряпицей. Покопавшись в котомках, он вынул глиняный горшочек и наложил на царапину толстый слой желтовато-белой мази. Внутри у Эрсиль все перекувыркнулось – мазь пахла сосновой живицей, травами и чем-то кисловатым… Как тем давним утром, когда Эрсиль очнулась с раскроенной щекой.
Вскоре комната приняла подобающий вид. Об этом Къельт и Эрсиль позаботились сами. Хозяин был не семи пядей во лбу, и все же Къельт постарался, чтобы некоторые мелочи не достигли его внимания. Приключился-то будничный пожар – из очага вывалился уголек, прошмыгнув сквозь железные прутья загородки.
– Отпразднуем? – спросил Къельт, затолкав в камин лоскуты ковра.
– Отпразднуем, – эхом откликнулась Эрсиль: при таком раскладе кое-что могло у нее получиться, теперь отсрочки ей без надобности.
Первый и последний тост прозвучал в честь Эрсиль. По мнению Къельта, она с ее талантом появляться не вовремя на этот раз его спасла.
Они разместились друг перед другом, каждый на своей кровати. Къельт осушал кружку за кружкой, а Эрсиль сливала грошовое вино под одеяло – все равно не до сна ей сегодня будет. Распив бутылку прегадкой крепленой ревеневки – ничего лучше в «Колпаке Нёрха» не водилось, – Къельт оттаял, раззадорился и взял две четвертушки вдобавок. Опорожнив их с проворством заядлого бражника, он обнял подушку, улегся и пробуровил: «Я ферю фебе, Рррти».
Зря он это. Эрсиль сама себе уже не верила.
Около часа она сидела почти не двигаясь и смотрела на луну – красноватую, пятнисто-выпуклую из-за дешевого пузырчатого стекла. Лицо пощипывало от слез, перед глазами чернел выжженный круг и летел сизый пепел. Эрсиль до крови искусала губы – так мучительно чувствовала она свою вину, прежнюю и грядущую.
Терзалась ли она раньше? А как же? Эрсиль все обдумала, выплакала и запрятала поглубже. Поэтому она бесконечно врала себе, оберегала себя. Защищалась гневом и словами «ненавижу», «враг», но совесть всегда отыскивала лазейку. С детства Эрсиль склоняли к убийству, внушали, что она обязана подчиниться жребию. И Эрсиль шла намеченной дорогой до сих пор, потому что иных дорог для нее не было.
Фитиль