и тырят его повсеместно, кто ни попадя у всех подряд. А тут, представляете, мех под ногами валяется. Негрецов его потянул вверх, а вслед за воротником из снега голова проломленная вылезла. Боец, даром, что уже дед, даже можно сказать, «гражданин Советского Союза», но с перепугу едва не обгадился! Прибежал на КТП, кричит: «Там! Там! Товарищ капитан! Парнеев там!». Я-то про Парнеева и думать уже позабыл с ноября. А тут на Святую Пасху бес этот ростовский обнаружился.
Мы внимательно слушаем. Капитан с энтузиазмом рассказывает дальше.
– Я к забору прошелся, убедился, что действительно он, и даже лежит чертяка не по-русски – головой, понимаешь, на восток, ногами на запад, а мордой вниз. Руки вдоль туловища вытянул. Мертвый-мертвехонький, а куртка техническая меховая на нем-то новенькая!.. В роте у меня таких не должно было быть в ноябре, так как новобранцам и тем, кто из ШМАСа приходит, у нас новое техническое обмундирование не сразу после прибытия выдают, а когда дембеля уедут, чтобы они у молодых ничего не отняли. И вот еще что! – спохватывается Латышев. – На Парнееве я шапки не увидел. А шапка у него была заметная. Он, хотя и оторва, но пижоном не был и так, как остальные дембеля, головной убор подбирать не стремился – чтобы шапка лишь на маковке сидела, а из-под нее чуб торчал. Наоборот! Носил самую большую в роте, натягивал ее так глубоко, что уши под ней прятались почти полностью – от морозов их берёг. Но клапана при этом у шапки никогда не отворачивал. Я такую манеру только в пехоте видел.
Мы с Уточкиным ротного слушаем, не перебиваем. Он и продолжает:
– Как осмотрелся, так Негрецову и говорю: мол, ты тут постой, не ори и никого к трупу не подпускай метра на три хотя бы. А сам рванул к телефону и давай звонить Мокрову. Тот в дивизию доложил. Из дивизии в милицию позвонили. В итоге через полчаса была тут полна ж*па огурцов во главе с начальником милиции и начштаба дивизии полковником Собакиным. Я им понятых выделил из солдат последнего призыва, которые про Парнеева разве что какие гарнизонные сплетни слышали. Сам ходил неподалеку, пока они измеряли, фотографировали. Санитарную машину с носилками подогнали. Доктор наш, старлей медслужбы Поросевич, Парнеева погрузил. Вот тут и ваш, в красной фуражке, мордатый такой, нарисовался. Поговорил о чем-то с ментами, к трупу подошел, закурил, – видимо, чтоб не воняло, – и смело так своими ручками перевернул его на носилках со спины на грудь и обратно. Я бы так не смог – труп уж не меньше пяти пудов в обмундировании тянул. Здоров был покойник. Менты со слов вашего офицера записали что-то…
Латышев остановился, что-то припоминая.
– А дальше что? – спрашивает Уточкин.
– Ну что? Труп увезли, менты измерять всё вокруг и записывать продолжали. Возле них полковник Собакин крутился-крутился, крутился-крутился, носом всё шмыгал и шмыгал, да и говорит: «Как это так? Труп увезли, а мертвечиной пахнет, хотя труп всю зиму в сугробе, как в морозилке, провалялся и пахнуть не может! Ну-ка, – говорит, – принюхайтесь все повнимательнее! Может тут где-нибудь еще