Её всегда изображают с Библией и фонарём. Глядя на тонкий готический абрис лица святой, Марина думала: «Хорошая девочка, я такой же была в её возрасте – читала взахлёб». Грех, наверно, так думать, но неистребима эта человеческая потребность рассматривать высокое «в призме бытовизма». Себя сравнивать. А, может быть, и не такой уж и грех? Святая помогла ей бабушку, живую ещё, добрым словом вспомнить.
Бабушка работала заготовителем сельхозпродуктов в маленьком провинциальном городке и благодарила судьбу за то, что ей, жене «врага народа», удалось избежать ареста и найти «хлебную» работу. Стендаль, Бальзак, Золя, Диккенс, Куприн, Чехов, Александр Николаевич Островский, Лесков и прочие писатели были знакомы Марине с детства. Подписки на собрания сочинений, бывшие тогда дефицитом, выдавались бабушке в качестве премий.
Посмотрели на остатки романского собора одиннадцатого века через стеклянные окна в полу, потом спустились вниз, где веками хоронили почётных горожан. При реставрации был сделан срез захоронений – останки сотен и сотен людей. Зрелище не для слабонервных… Земля, где время спрессовано, – и всё тут, ничего не исчезло, никуда не ушло.
В Антверпене пошли в Дом Рубенса. Марина не верила своим глазам: художник, на полотнах которого – роскошь цвета, света и плоти, жил скромно, почти как бюргер! Череда небольших комнат, мебель дорогая (тёмное дерево, тиснёная кожа), но простая, основательная, как и в доме Мартина. Она переходила из комнаты в комнату, ей дела не было до того, что сам дом – реставрация. Хорошо бы реставрация всегда была такой: во всём подлинность, достоверность и пища для воображения. И вещей из настоящего дома Рубенса много: картины, книги, утварь, даже кресло старейшины гильдии св. Луки[8], которое подарили Рубенсу антверпенцы и в котором художник отдыхал от трудов. В этом доме он любил, здесь он играл с детьми, сюда приходили знатные гости, чтобы посмотреть его удивительное собрание картин, и он говорил с ними по-фламандски, испански, итальянски. Роскошным в доме был только Кабинет Искусств – не сейчас, при жизни Рубенса.
И всюду малиновый колокольный звон… Оказывается, «малин» – не от малины, а от французского произношения сказочного фламандского городка Мехелен с великим множеством соборов и колоколов.
Марина была очарована стариной, вернее, она воспринимала её не как старину, а как жизнь, которая не имеет времени. Она пребывала в каком-то волшебном состоянии отсутствия временных границ. Была земля, и в ней всё было здесь и сейчас: Мартин, его дом, Рубенс и его дом, узкие улочки и просторные площади, которые являлись своими для фламандского художника и для фламандского учителя.
«Что, и это вневременно?» – засмеялась про себя. Забрели в Квартал красных фонарей. В больших окнах сидели, стояли дамы topless – ни одной привлекательной! Тут уж Марта не выдержала и повернула назад к машине. Джейн нехотя поплелась за ней. В машине обе возмущались громко: и по-фламандски и по-английски, а Марина – и что