через полгода, год, но ворочусь… Верь мне!
Жарый тяжело вздохнул. Какое-то время они безмолвно смотрели друг на друга. Ульяна разглядывала лицо Никиты, пытаясь запомнить его черты. В ее любящих, тоскливых глазах стояли слезы.
– Баженый[22] ты мой. Я буду ждать тебя столь, сколь будет надобно.
Никита медленно приблизился к губам девушки и нежно поцеловал их.
– Ульяна! – неожиданно где-то за дверью послышался беспокойный голос ее матери.
– Иду, маменька! – откликнулась девушка, вытирая слезы.
Кузнец медленно, задом стал спускаться с крыльца дома, не отрывая глаз от возлюбленной.
– Я ворочусь за тобою, слышишь, – напоследок произнес Никита и скрылся за калиткой.
– Пусть хранит тебя господь! – перекрестив его вслед, вполголоса произнесла Ульяна.
Сержант и его гвардейцы не успели открыть глаза, как чуть свет кузнецы уже были на постоялом дворе.
– Выглядишь как-то худо, – заметил Лешка, глядя на Никиту. – Не выспался, что ли?
– Да я и не ложился вовсе. Мыслишки всякие тревожные покоя не давали.
Сержант, заметив бритые лица кузнецов, одобрительно кивнул. Сборы в дорогу у гвардейцев были не долгими. Вскоре неожиданно появился верхом приказчик Привольских.
– Кузьма! – обрадовался сержант, увидев бывшего однополчанина.
– Командир, я ненадолго, попрощаться, – не слезая с лошади, ответил Кузьма. – Братцы, неведомо мне, свидимся ли мы еще али как, но скажу одно: чертовски жаль, что не способно мне более… Отечеству служить купно с вами.
– Брось, Кузьма… айда с нами, – предложил Щепотев.
Одноглазый здоровяк ухмыльнулся:
– Куды мне такому?.. Не-ет, Михайло Иваныч, отслужил я свое… (Повернулся к Жарому.) А ты, Никита, за Ульяну не боись, уж как-нибудь одним глазом пригляжу я за невестою твоею.
– Благодарствую… Кузьма, ты энто… Христа ради прости меня, грешного, – Жарый стыдливо опустил голову, – что худо думал про тебя.
– Пустое, – улыбнулся Кузьма. – Прощайте, други!
– Прощай, Кузьма! – ответили преображенцы.
Бывший гвардеец дернул за поводья, и лошадь понесла его прочь от постоялого двора. В это время скрипучая дверь харчевни отворилась и на пороге появился Потапыч со своим сыном Макаром. В руках последнего был небольшой, но увесистый мешочек. Хозяин постоялого двора сутулясь подошел к Жарому и на миг застыл, чувствуя некую неловкость.
– Никита… что молвить… – начал Потапыч, – не знаю, как благодарить тебя… за Макара. – Он тяжело дышал. – Мы будем молиться за тебя… А сие… – он повернулся к сыну, – вам в дорогу. Возьми, сделай милость.
Макар подошел к Жарому, двумя руками протянул ему мешочек и, немного склонив голову, произнес:
– Спасибо тебе, Никита.
Жарый улыбнулся, взял мешочек и напоследок юноше сказал:
– Батьку береги!
– Пора нам… – прозвучал бас Щепотева. – Поехали!
– Да хранит вас Бог, – Потапыч