душ своих, прогнивших, станет.
Слова Прокофьи горели в ушах, пока я выходила из её хаты, а в голове мысли и сомнения наскакивали друг на дружку, что из рассказанного правда, сходясь в одном: мне нужно уехать.
На улице, задумавшись, я не сразу увидела, что толпа собралась. А когда среди соседей разглядела свою взъерошенную, совсем не похожую на себя мать, сразу заподозрила неладное.
«Люба пропала, дочка. Ты прости, заснула крепко», -испуганно смотрела на меня мать. А у меня от её слов обмерло сердце, и сама душа словно вдруг затрепетала, да противный холодный ком в животе расползся мерзким слизняком.
Я хорошо помню, как тогда побежала, как закричала истошно и пронзительно: «Любочка, дочка, родная, где ты?!», продираясь сквозь деревенских, меланхолично и неспешно, как в зачарованном сне, неохотно бредущих в поисках моей дочки словно для вида.
А я всё думала, что Любочку похитили, и сходилась в мыслях, что ведьмы… Они, лярвы, нечистые, гадины, нелюдь! К ним и рванула.
Тучная женщина, статная, как королева, и одетая так же, со вкусом, с накрашенными губами, перехватила меня на перекрёстке у колодца. Я хоть ещё не встречала Роксолану лично, но узнала её по описанию Прокофьи.
– Стой, дура! – приказала она и, глядя мне прямо в глаза, произнесла: – Разве не знала, что нельзя в нашей деревне быть маленьким детям?
Я покачала головой, об этом мать меня не предупредила. И, если честно, никто из деревенских тоже не подсказал. Так ей и ответила.
– Хорошо, – поверила она мне. – Я помогу. Мне ведь, если сказать по правде, отнюдь ни к чему возникший беспорядок. «А с тобой за помощь позднее сочтемся», – сказала Роксолана, затем сняла с шеи яркий платок и вручила мне.
– Поспеши к церкви. Там твоя дочка. А платок смело и быстро накинь на собаку или женщину, кого с дочкой увидишь. Только страх не показывай, – хмыкнула ведьма и усмехнулась. – Беги! – подстегнула меня и резко махнула холёной полной рукой.
Я и понеслась, как ошпаренная.
Маленькая Люба не плакала, а должна была заливаться плачем, реветь во всю свою глотку. Ведь огромная, размерами напоминающая медведя чёрная лохматая собака держала мою дочку в зубах, крепко вцепившись в пелёнки, и тащила оную в церковь. Чтобы там, вероятно, загрызть?! Я как всё увидела, то, разозлившись, громко крикнула:
– Стой, кому сказала, сука!
Помню, что страха у меня перед собакой на тот момент не было, а вместо него меня переполняла материнская, ни с чем не сравнимая первозданная ярость и злость, мгновенно заполнившие всё тело адреналином. Оттого я бегом решительно рванула прямо на собаку, посмевшую украсть мою девочку.
Вероятно, от моего крика и напора собака растерялась и опешила: разжала зубы и выронила ребёнка на крыльцо. Люба тотчас жалобно захныкала и заревела. Собака же тряхнула головой и зарычала жутко пронзительно и очень-очень грозно, так что волосы