и Ганс тут же сострил про ветер, но она не успела огрызнуться – в кабинет заглянул метрдотель и замер на пороге, радостно жмурясь всем сразу и каждому в отдельности.
Николь одним взглядом оценила ситуацию и прогнала его за горячим.
– Голубчик, мы очень-очень устали и очень-очень проголодались.
Потом она села рядом со мной и расстроено тряхнула кудряшками.
– Когда вы успели? Впереди ночь работы, а вы уже в хламину ужратые!
– …огонь, батарея, огонь, батальон, комбат ё командует он,– с удивительным добродушием откликнулся Ганс и потянул волосатую рыжую лапу к бутылке.
Николь не успела перехватить эту руку и теперь, с отчаяния закусив губу, смотрела, как Ганс разливает остатки водки по трем стаканам.
Ганс поднял свой стакан и ухмыльнулся Николь сквозь прозрачную жидкость.
– А ты у нас красавица! Просто эта, из кино, как там ее звали? Я же тебя в кино видел, женщина! Монро! Мэрелин, мля, Монро! – вспомнил он и немедленно выпил.
Я подумал, что за такой комплимент тоже стоит выпить, но Николь вдруг рухнула мне на грудь, как боксер после трех нокдаунов подряд. Она повисла на мне, прижав мои руки к телу, и я не стал брыкаться, напротив, затих на своем стуле, с наслаждением вдыхая ее чудесный запах.
Ее кудряшки щекотали мне нос, и я чуть повернул голову, чтобы случайно не чихнуть. В этой позиции мне стало хорошо видно все, что колыхалось в глубоком декольте ее платья, и я, разумеется, уставился туда, будто впервые видел.
Впрочем, кое-что я действительно увидел впервые. Чуть правее ее левой груди я увидел ровный белесый шрам, какой бывает от неглубокого скользящего пореза, словно били ножом по ребрам, но в последний момент промахнулись, только скользнув лезвием.
У меня тоже был похожий шрам на левой руке, и еще один, подлиннее, красовался под той же лопаткой – привет из уличной «стрелки» еще школьных времен.
– Миледи, можно, ваш мушкетер уже задаст вам тот самый финальный вопрос?
Она не поняла шутки, но часто задышала.
– Детка, тебе что, фашисты грудь резали? – почему-то шепотом спросил я, чуть касаясь губами ее розового ушка.
Николь вздрогнула, как от удара, и подняла голову.
– С чего ты взял? – начала заводиться она, но потом бросила взгляд вниз и устало прилегла на меня обратно.
– Миш, можно, я тебя попрошу? Очень сильно попрошу?
Я чмокнул ее в ухо в знак согласия, и она продолжила, буквально вгрызаясь губами мне в рубашку где-то в районе груди:
– Мы должны закончить это дело! Мы должны сделать это! Другого шанса уже не будет. Ни у меня, ни, тем более, у тебя, кретин!
Я еще раз чмокнул ее в ухо, но ей, похоже, надоели эти телячьи нежности. Николь снова подняла голову, так, что ресницы коснулись моей щеки, и прошептала:
– Миш, соберись, пожалуйста! Я ведь не москвичка. И я уже старая. По местным меркам,– тут же испуганно поправилась она.– И я не хочу возвращаться туда побитой собакой.– Она показала на колыхающуюся под нами толпу потных