буденовские усы… Эх, батя, батя! Не нашлось у тебя времени рассказать детям про фамилию. Про блокаду рассказывал, про «Дорогу жизни», по которой водил поезда, про детские проказы и юношеские увлечения, а вот о корнях не успел поведать. Или не захотел?
Вежливые, но унылые шведы.
Жара.
Витрины магазинов, меж которых идешь, как листаешь рекламный буклет. Сидит манекен в витрине и болтает ногами – рекламирует брюки. На брюках ценник. И в будни болтает, и в выходные болтает. До чего надоел этот болтун со своими протезными ногами и сдержанной улыбкой!
В обеденный перерыв мы спустились с Катькой к пляжу и искупались. Съели по мороженому. Скамеечки на зеленых холмах, тень деревьев, мостки с лодками, чистая холодная вода.
Сколько написано о золотистом пушке в ложбинке на женской шее, о тонких лодыжках… Есть о чем писать.
Людей полон пляж. Но тихо. Даже дети не вопят, играя в мячик. Листочки едва колыхнутся от ветра – слышно. Это тебе не Чертово озеро под Зеленогорском, где компания, приехавшая на джипе, слышна на другом берегу.
Если бы Катька не строила гримасы, изображая неприятных ей людей, она бы тянула в моем мужском понимании на крепкую четверку. Может, она только со мной, старым пеньком, такая непосредственная? А с ровесниками – сдержанная леди?
И вопрос, как палкой по лбу:
– А жена у тебя хорошая? Не изменяет тебе? – И, не дождавшись ответа: – А ты ей?
Я, после некоторого замешательства:
– Армянское радио на глупые вопросы не отвечает…
– Ну, скажи! – Она лежит на животе и с усмешливой мордочкой пытается заглядывать мне в глаза. – Скажи!
Сколько ей лет? Даже не знаю. Двадцать-двадцать пять? Эксперт в таких вопросах из меня никудышный. Мне сорок четыре. Одним словом, дочка. Лезть к папаше с такими вопросами – нехорошо. О чем я и говорю ей.
– Все писатели и артисты – бабники, я знаю…
Она дразнит. Я не поддаюсь. Закуриваю неторопливо. Солнце припекает спину.
– Ты только что курил!
– Я волнуюсь.
– Никогда бы не вышла замуж за артиста, какой бы красивый он ни был. А почему ты разволновался?
– В три – студенты. В четыре – Димитриус.
Я и правда волнуюсь.
– О чем мне с этими студентами-славистами говорить? И на каком языке?
– Они с преподавателем придут. По-русски понимать должны. Не поймут – переведу. По-английски можешь говорить. Только не зэкай, когда произносишь определенный артикль. Не «зэ», а глухое «дэ». «Дэ»…
– Тоже мне англичанка! С этим «зэ» меня все, кому не лень, достают. А если меня так в школе научили? Я английский язык в студеном городе Кандалакша изучать начал. На берегу Белого моря. Слышала про такое? Я там четыре года прожил, и английский язык преподавала учительница немецкого. Другой иностранки в школе не было.
– Зэ тэйбл! – хихикает Катька. – Зэ кар! А почему ты в Кандалакше жил?
– Отец себе пенсию северную зарабатывал, – говорю. – Газету редактировал. Я же не смеюсь, когда ты вместо «дурак» говоришь «турак», а вместо «хороший бар» – «кароший пар»…