эту старую Библию. «Бери, бери, сынок, в трудную минуту она тебе пригодится», – сказала старая женщина.
«Вот ведь, как все оказывается связано в нашей жизни. И этот давний его поступок, и фотография деда, и Библия, и те смутные загадки, что мучают его сейчас… Выходит, ничто не бывает случайным, все предопределено, все имеет свой смысл, надо только уловить его», – размышлял Варфоломей, приставляя стремянку к шкафу, чтобы добраться до Священного писания иудеев и христиан.
Он никогда не отличался набожностью, но Библию иногда почитывал, содержание ее знал, поскольку считал, что каждый мало-мальски образованный человек должен быть знаком с этой книгой.
Достав ее, он тут же погрузился в чтение, сидя прямо на верхней ступеньке стремянки. К своему удивлению, он обнаружил, что вроде бы знакомый текст предстает перед ним совсем по-иному, чем прежде.
То, что раньше казалось ему сказкой, легендой, ну, в крайнем случае, поучительной притчей, теперь вдруг словно бы проникало к нему в душу, вызывая в душе ответный отзвук. Каждое чудо, совершенное Спасителем, теперь уже не казалось ему выдумкой, а волновало его так, будто он сам был причастен этому чуду.
Уже закрыв Библию, он долго сидел в молчаливой задумчивости. Что-то странное творилось в его душе.
«Уж не креститься ли мне», – неожиданно подумал Варфоломей и даже попробовал – получится ли? – осенить себя крестным знамением, но тут стремянка под ним угрожающе заскрипела и зашаталась. Так что Варфоломей поспешил с нее слезть, прихватив с собой Библию.
Он устроился, было, на диване, но болезнь, никак не желавшая отпускать его, напомнила о себе, обдав противной слабостью. Он лег, однако лежать было тоскливо, и он привычно щелкнул пультом телевизора.
Телевидение, как всегда, умудрялось по всем каналам гнать одну рекламу, и Варфоломей уже совсем собрался выключить эту бодягу и попытаться уснуть, как вдруг его внимание привлекла трансляция какого-то богослужения. Передача, как нельзя больше, соответствовала его теперешнему настроению – казалось, кто-то и впрямь заботился о том, чтобы обратить его в веру.
В первые минуты Варфоломей с некоторой долей умиления и растроганности разглядывал пухлых мужчин, облаченных в золоченные, торжественные одеяния. Их лица были исполнены благостной сосредоточенности. Но несмотря на то, что душа его уже была почти готова припасть к ногам православной церкви, его ум, всегда склонный к скептическому анализу, одержал победу. Вероятно, это была бесовская победа, но все же победа. С церковными ритуалами он еще готов был смириться, хотя глаз его отмечал, что движения служителей церкви выглядели заученными, механическими. А мерное, однообразное помахивание кадилом, производимое пузатым священником, порой отчего-то производило комическое впечатление. Однако Варфоломей отгонял от себя эти суетные мысли и старался преисполниться серьезности. Но когда камера запечатлела лица двух весьма известных политических деятелей, один из которых, как хорошо знал Варфоломей, еще относительно недавно