на лице Варфоломея, он по-дружески подмигнул ему и сообщил, что с КГБ он не сотрудничает и со Скотланд Ярдом тоже, так что пусть Варфоломей ничего не опасается.
– Мне нечего опасаться, – уже не без раздражения отозвался Варфоломей.
В общем-то, он был недоволен собой. И чего он выскочил, кто его тянул за язык? Знал он за собой эту дурацкую черту, знал. Когда-то еще пятиклассником он из глупого мальчишеского хвастовства, из желания чем-то привлечь к себе внимание, заявил своим одноклассникам, что научился каким-то особенным приемам борьбы и теперь ничуть не боится даже самого Ромку из восьмого «Г». И даже наоборот – теперь Ромка должен бояться его пуще смерти. Эти нелепое фанфаронство стоило тогда Варфоломею разбитого носа, позора, моря насмешек и твердого намеренья говорить впредь только истинную правду.
И теперь он опять ощущал себя как тогдашний пятиклассник. А не покривил ли он душой перед проповедником, пусть даже из самого благородного побуждения?
«Где истина, а где ложь? Где грань между верой и безверием? – весьма сурово спрашивал он себя, уже вернувшись домой. – Не стало ли это мое заявление еще одной ложной манифестацией, минутным порывом, за которым не стояло ничего серьезного, ничего, кроме все того же стремления привлечь к себе внимание?»
Так самокритично размышлял он, разглядывая цветные брошюрки, которыми его щедро наделил проповедник.
«Да и вообще – кто, в конце концов, в состоянии определить, что есть истина, а что – ложь?»
– Только твоя совесть, сынок, – неожиданно услышал он тихий голос, доносившийся откуда-то сбоку. И вмиг уже знакомая журавлиная тоска сжала его сердце. И опять возникло перед ним, точно в дымке, в легком тумане уже ставшее знакомым лицо деда.
– Только твоя совесть, сынок, – опять все тем же тихим, почти беззвучным голосом произнес дед. – Когда-то моя собственная совесть заставила меня спасти человека, но погубила меня самого. Еще совсем неопытным чекистом принимал я участие в аресте сельского священника. Местные власти вознамерились учинить там показательный процесс и арестованного священника на ночь заперли прямо в храме. Молод я был и любопытен, потянуло меня посмотреть на врага поблизости. Каков, дескать, он. Вот и пробрался я в храм не через центральный вход, который был заколочен, а через заднюю, так сказать, служебную дверку, ключи от которой были только у меня. Когда я проник внутрь, передо мной открылась картина, увидеть которую я никак не ожидал, и, наверно, именно своей неожиданностью она меня потрясла. Священник, старенький и худой, стоял на коленях перед аналоем и умолял Бога простить его гонителей, ибо они не ведают, что творят. Он молился за нас, отмаливал наши грехи перед Богом и, видимо Бог услышал его, потому что невообразимый, жгучий стыд вдруг охватил всего меня, опалил мое сердце. Словно я совершал мерзкий, грязный поступок.
Дед замолчал. А Варфоломей вдруг почувствовал себя так, будто стыд этот сейчас обрушился и на него.
– Ты хочешь знать, что я сделал дальше? А