выучкой шведов, и у него с удвоенной силой появилось желание во что бы то ни стало сокрушить эту стену людей, закованных в железо, сидящих на грузных злых лошадях… Кругом кипел бой. Казаки сражались отчаянно. На Петра напало сразу три шведа. Одного царь заколол шпагой, второго с плеча рубанул, но легкая шпага со звоном скользнула по панцирю кирасира, не причинив ему вреда. Царь с досадой швырнул ее.
– Железка!
Швед замахнулся на него тяжелым палашом. Петр едва успел отклониться от удара. В бешенстве зарычав, царь схватил кирасира за руку и с силой крутнул. Солдат, дико вскрикнув, свалился с лошади. Третий швед наскочил на царя и тоже замахнулся на него палашом. Петр даже зажмурился и похолодел, ожидая удара. В это мгновение какой-то казак в голубом кафтане вихрем налетел на шведа и сшиб его дротиком с седла. И сейчас же этот казак, как видение, исчез где-то в гуще схватки…
К Петру прискакал на своей разгоряченной кобылице Меншиков.
– Мин херц! – закричал он с раздражением. – Что ты делаешь? Разве твое место тут?
Петр даже опешил от такой дерзости.
– Езжай отсюда! – кричал Меншиков. – Твое дело царствовать да нами управлять, а уж воевать дозволь нам, твоим солдатам.
Петр побагровел от гнева. Он хотел обругать Александра Даниловича, но подъехали секретарь Макаров, Нартов и помешали. Царь лишь промычал что-то… Меншиков крутнулся и исчез.
Битва затихала. Со шведами было покончено. Они устлали своими трупами поле. Оставшиеся в живых сдались в плен.
– Нартов, – сказал Петр своему денщику с укоризной, – где ты, лохматый черт, пропадаешь? Так-то ты бережешь царя? Ведь чуть не убили меня…
– Да разве ж за тобой, великий государь, угонишься? – смущенно проговорил Нартов. – Ты ж, как молния, мечешься…
– Ну-ка подай мне шпагу мою. – Петр указал на шпагу, валявшуюся в траве.
На шпаге лежал шведский кирасир со сломанной рукой и стонал от боли. Нартов, соскочив с коня, подошел к шведу и толкнул его ногой.
– А ну, вставай! Чего скулишь-то?
Швед был плечистый белобрысый юноша. Возможно, у себя на родине он был кичливым, заносчивым солдатом, пленившим не одну девушку, но сейчас он был жалкий, растерянный, беспомощный. Лицо его было бледно до синевы, пересохшие губы трепетали от страха. Втянув голову в плечи, как бы ожидая, что ее сейчас отрубят, он с ужасом смотрел на Нартова и жалобно говорил что-то по-шведски.
– Это я ему руку-то сломал, – вспомнил Петр. – Отправьте его к лекарю.
Откуда-то снова появился Меншиков. На потном, пыльном лице его блуждала веселая, довольная усмешка.
– Мин херц! – воскликнул он. – Вот ловко мы их провели!.. Всыпали им, чертям. Гляди, все поле устлали, – махнул он на вражеские трупы. – Мои драгуны дрались, как черти. Да и казаки показали ухватку… Устал, – вытер он рукавом пот с лица. – Ведь я ж, никак, десятерых зарубил…
– А не врешь? – усмехнулся Петр. – По глазам вижу, что врешь.
– Ну, может,