все хуже, ее эмоции взяли контроль над двигателем, и к тому времени, когда он повесил трубку, она была в истерике; именно Дэйву нужно было держать себя в узде. Не позволять эмоциям взять верх над машиной разума.
– Позвонили из школы, Генри пропал,– сказала Мэри. Ее голос звучал спокойно, но с оттенком истерики.
– В смысле пропал? Когда? – спросил Дэйв, не понимая собственных вопросов, но не в состоянии придумать что-то еще.
– Они не знают,– ответил Мэри, начиная нервничать.– Он так и не пришел на второй урок. И его нигде нет, они искали, и я пришла домой, тут его тоже нет, и я не знаю, может, он прогуливает, но он никогда, ни разу не прогуливал! Дэвид…
Дэйв взглянул на часы на своем столе. Они показывали 16:35. Занятия закончились полтора часа назад, и если Генри потеряли со второго урока, значит…
– Его нет с девяти, и нам никто не сказал? – спросил он спокойно и рассудительно (хоть и с ноткой обвинения). Через секунду на него навалил стыд, и он быстро продолжил.– В смысле, Мэри, когда они позвонили? Прости, но…
– Где-то двадцать минут назад. Я хотела сначала зайти домой и проверить, только потом звонить тебе… Учительница сказала, что его вызвали, и другие учителя просто решили, что он с кем-то, и не подумали… О боже, где он, Дэвид?
«Его нет почти восемь часов»,– понял Дэйв.
– Сейчас приеду,– сказал он спокойнее, чем чувствовал себя.– Мэри, позвони пока в полицию.
Пауза. Затем.
– Я уже звонила. Они едут,– Мэри тихо заплакала.– Пожалуйста, Дэвид… пожалуйста, приезжай.
В течение пары минут он вышел из офиса.
Дэйв притормозил у последнего знака «стоп» между его работой и домом, того самого, с потрепанной наклейкой радиостанции, которая уже отклеивалась по краям – тот же чертов знак, на который он смотрел каждый день уже двенадцать лет; тот же знак, который делает перекресток между Паркер и Грэм безопасным как для семей, так и для транспортных средств, останавливая движение ради играющих детей, матерей с колясками или держащихся за руки парочек на вечерних прогулках.
Дэйв поворачивает голову, чтобы посмотреть на восток по Грэм-авеню, в сторону своего дома, как и всегда. Все спокойно. Все под кон…
– Боже правый,– вырывается у Дэйва при виде скопления машин на улице; его голос звучит на октаву выше обычного. Он немного удивляется, когда понимает, что его зубы впиваются в костяшки пальцев, а другая рука крепко вцепилась в кожаную обивку руля. Он начинает плакать прямо там, у знака «стоп» на углу Паркера и Грэма.
– О господи, пожалуйста, нет,– молится он, плачет и смотрит на свой прекрасный дом и полицейские машины, которые теперь припаркованы перед ним – заполонили подъездную дорожку и выстроились вдоль бордюра. «Один из них,– отмечает он в отчаянии,– черный седан без опознавательных знаков».
«Детективы,– думает он.– Как много. О господи, сколько их тут».
Дэйв шмыгает носом, напрягается, садится, вытирает глаза и берет себя в руки. Он слышит голос отца, который говорит ему не распускать нюни, взять себя за яйца, быть мужиком.
– Он