на гомилетику Златоуста, благо оба были в компетенции одного и того же профессора, одновременно служившего греческим священником в Мэдоне. Саше было уже три года, а Грише полтора, когда еще до формальной защиты магистерского сочинения ему предложили младшее место преподавателя в Троицком колледже в Дублине. После рождения Гриши Аня как-то незаметно привела его к мысли о служении, и на Успенье, еще до их переезда в Ирландию, его поставили во чтеца и иподиакона, а через две недели, на престольный праздник в соборе, рукоположили в дьяконы. Он всегда писал свое имя «Дмитрий», не задумываясь и не представляя себе другого способа; но Аня считала, что этим выдавливаньем первого «и» русская интеллигенция была обязана мыслящей г-же Гуровой из чеховского разсказа: после нее будто бы полагалось неприличным называть мальчиков Димитриями, несмотря на неоспоримые исторические и этимологические доводы pro. И в этой новой ирландской жизни Митя стал со светскими знакомыми из русских зваться Дмитрием Павловичем, а с приходскими о. Димитрием.
Он не был вовсе безволен и не во всем подчинялся Ане, которую очень любил. Но он признавал ее превосходство в духовных вопросах с каким-то сердечным юмором и при этом бывал осторожен в обращеньи с ней, потому что иногда она казалась ему тонким лабораторным сосудом, который может треснуть от нажима или даже резкой перемены температуры. Впрочем, вопреки ее уговорам он отказывался носить подрясник за пределами храма, кроме особенных обстоятельств, и не отпускал волос и бороды ниже принятых в обществе.
В тот воскресный вечер Дарья Михайловна телефонировала ему из Мюнхена сказать, что Николаю Львовичу, страдавшему нейропатией на почве запущенного диабета, стало хуже и его опять положили в больницу в Эллесмере, в полутора часах от Лондона. Она не могла приехать, пока у Ксюши не распустят на лето классы в половине июня, и просила Митю найти возможность до тех пор навестить «дядю Нила», который «ему не чужой все-таки, много для него в свое время сделал, и лежит там совсем один, и очень слаб и умственно, и физически, несет чушь и не узнает людей, ивообще…» Так как фраза «много для него сделал» оказалась посреди ряда гораздо более убедительных доводов, самым сильным из которых было последнее слово, то Митя почел за благо не выделять ее для возражения и обещал постараться выбраться на день или два.
Прилетев в Станстед, он решил не брать автомобиля на аэродроме, чтобы не попасть в неизбежный затор при выезде из Лондона, а ехать поездом до Чэмсфорда, откуда, судя по карте, было недалеко до Эллесмера. Поезд был эдинбургский скорый, без остановок проносившийся мимо платформ и совершенно чужих пейзажей; не было ни домиков с мальвами и золотыми шарами в палисадниках, ни смазанных рощ, подступавших к насыпи и внезапно сменявшихся огромным неподвижным полукружьем полей с темной каймой леса вдали, на котором глаз немного отдыхал от спешки и пестроты, покуда поезд накренялся на плавном повороте, так что виден был локомотив, и