с жару, истинно французским прононсом.
Петь после меня Тимур не стал. Он сыграл на гитаре несколько «инструменталок» на испанскую тему – на мой взгляд, блестяще. Так что красное ведро тоже приняло в себя некоторое количество денежных средств, но куда ему до зелёного…
Цифра четвёртая
Лишь на следующий день, к вечеру, невыспавшаяся, с кругами под глазами и с отрешённым видом, Катя заставила себя объявиться перед таинственной дверью. Всю ночь она сортировала навалившиеся события по степени важности, крутилась в кровати и таращилась в темноту, маячила в коридоре общежития и думала, думала…
На удивление, сам факт, что открылся портал, она восприняла, как событие, которое рано или поздно должно было случиться. Но то, что она, Катя Сотникова, уподобилась большинству и запала на этого, как она выражалась, «самца с кривой дудкой» – перевернуло её представление о самой себе. Она сразу почувствовала себя отвратительно слабой и без этой своей высокомерной королевской брони.
Нет, конечно, она не была ярой феминисткой и вовсе не рыла копытом землю, услышав слово «любовь». Вовсе нет. Наоборот, Катя, как и все нормальные девчонки, имела на донышке своего сердца мечту о «большой и светлой…". Там же имелось краткое резюме предполагаемого объекта обожания. Объекты, время от времени, менялись в зависимости от просматриваемых фильмов и прочитанных книг.
Но весь этот чувственный фейерверк, в финале которого, роскошно шипя и плюясь ослепительным огнём, уходила в небо свадебная ракета, планировался в каком-то розовом необозримом будущем. А на самом деле, оказалось, что уже четвёртый год она только и делала, что думала о Парамонове, говорила о Парамонове, смеялась над Парамоновым, наблюдала за Парамоновым и всегда, всегда помнила о нём.
Сам Парамонов, представлял из себя, на тот момент, наглое талантливое и бесподобно красивое существо мужского пола. Он был высок, худощав, гибок, с непослушным каштановым чубом, который постоянно лез в дерзкие глаза и возвращался на место только после длинного и гордого движения головой. Полежав на лбу некоторое время, чуб тихой сапой сползал на глаза и, замерев, ждал того момента, когда подкинутый резким кивком ещё раз испытает краткий миг полёта.
К тому же, лицо Парамонова имело такую необыкновенную конструкцию, что женщины могли смотреть в него вечно. Такой одухотворённый и одновременно счастливый облик, мог бы иметь лермонтовский Мцыри, если бы автор не истребил его родителей, а потом не сунул сироту в монастырь. Парамонов нравился всем. Девушкам, старушкам, детям, мужчинам, начальству, прохожим… Этакий человек мира. Но хуже всего, что он нравился сам себе.
И вся фантастичность истории с порталом прогнулась и обесценилась перед фантастичностью шокового известия о своей зависимости от презираемого Парамонова. Тут не только в портал нырнёшь…
Она открыла