коридоре, куда все вышли не спеша, обескураженного, разочарованного Корнильева нагнал Царин Андрей Викторович, он отвёл его в сторону – подальше от посторонних глаз, шепнул на ухо:
– Не падай духом. Этот напыщенный индюк Суриков считает себя вершителем судеб, но есть еще один способ…
– Какой? – Дмитрий Васильевич, весь во внимании, поддался вперед, былая надежда вновь вернулась к нему.
– У тебя, я слышал, от отца досталась типография, что выпускала в своё время книги и журналы; особым успехом пользовался «Иртыш», не так ли?
– То прошлое. Типография вот-вот прекратит своё существование, мы распродаём последний номер научного журнала, а дальше, мне кажется, предстоит распрощаться с ней, ибо денег уже не осталось.
– Но ты можешь издать книгу в собственной типографии, а уж с деньгами я помогу – у меня есть человек на примете. Только прибыль с продаж – поровну.
Царин заметил на лице Корнильева смущение, в карих глазах читалось недоверие, и чтобы приободрить, Андрей Викторович призвал на помощь всё своё ораторское красноречие, всё знание литературного-издательского дела, он мог убедить незадачливого писателя в правильности рискованного шага, после чего, довольный самим собой, похлопал дружески Дмитрия Васильевича по плечу, предложил спуститься на первый этаж к обеду.
Отобедав в столовой главного редакционного дома, откланявшись со всеми, Корнильев нанял экипаж и отправился в торговую лавку. В лавке он самолично проверил товар, сверил счета, обнаружив пропажу мешка сахара. Перепуганный работник осенял себя крестным знаменем, клялся всеми святыми, что не только мешка, но даже горсти не крал. В конце, после долгих препирательств и поисков недостающий мешок нашёлся в кладовой: при отгрузке товаров о нём забыли и не записали в расчетную книгу. Дмитрий Васильевич почувствовал вину перед работником и злость на самого себя – Сурикову Вениамину Михайловичу он ничего не сказал против, а на малограмотного работника накричал без вины. Горя от досады, с тяжёлым камнем на сердце, Корнильев оставался в лавке до закрытия торговли и отправился домой уже затемно.
– Вот потому я опоздал к ужину. Как видишь, столько дел.
– Ты все таки решил издаться за деньги? – поддавшись вперед, тяжело дыша, спросила-воскликнула Екатерина Ефимовна.
– Пойми ты наконец, эта книга – вся моя жизнь, в ней весь я, вся моя душа. При любом раскладе я не останусь ни с чем.
– Что ты сделал ради того: отдал часть дела, взял ссуду у ростовщиков-евреев?
Дмитрий Васильевич на то ничего не сказал, вместо слов потупил взор, но, поразмыслив несколько мгновений, осознал трусость сего молчания, ибо правда рано или поздно откроется, а доверие жены он больше не сможет завоевать. Вобрав в грудь побольше воздуха, он только и смог, что молвить:
– Я заложил дом.
Большие, круглые