невыносимая жара. Главного редактора ещё не было. Дежурившему швейцару велели принести кофе-чай, в разговорах личных, не касающихся общественных дел, члены комиссии утоляли жажду, некоторые курили, медленно, с интересным благоговением выдыхая табачный дым. Однако, в каждом из них нарастало недовольство: по какой такой причине главный редактор сильно запаздывает и почему остальные обязаны дожидаться его более часа?
– Если через полчаса господин Суриков не соизволит явиться, я покину собрание. Извините, господа, – проговорил недовольным голосом пожилой профессор русского языка и литературы, в его благородных чертах читалось незыблемое достоинство, чему в тайне завидовали многие.
– Но Вениамин Михайлович не может не приехать, тем более, что вопрос касается явно его, – попытался было возразить Корнильев, но собеседник перебил его:
– Не соизволите упомянуть, но долгая задержка является признаком неуважения ко всем нам. Я прибыл сюда лишь по его приглашению, хотя мог отказаться.
– Ваше мнение, профессор, чрезвычайно важно для нас, – решил сей фразой сгладить сложившуюся ситуацию Степанов Александр Васильевич.
На этот счёт у профессора было собственное мнение, которое он непременно высказал вслух. Начался спор, к ним присоединились другие члены комиссии. Корнильев же, встав из-за стола, подошёл к окну, глянул на улицу. За его спиной шёл оживленный разговор, Степанов то повышал, то понижал голос, ему вторили остальные, но Дмитрию Васильевичу было недосуг прислушиваться к новым дебатам: в надежде и волнении он ожидал прибытия Сурикова, который сегодня – в этой зале, решит судьбу его новой книги. Он ещё раз мельком окинул часы, с вниманием проследил за стрелками – каждая минута казалась часом, а горячие лучи летнего солнца обжигали покрасневшее, мокрое лицо. Протерев лоб носовым платком, Корнильев вдруг замер, прислушался: у здания остановился экипаж, две лошади устало мотали головами. К экипажу подбежал человек, открыл дверцу и услужливо помог дородному господину в дорогом костюме сойти на землю. Дверь зала отворилась, в проходе показался маленький, тщедушный человечек с длинными седыми усами, раболепно заикаясь, проговорил:
– Господин Суриков прибыл.
Все члены комиссии оживились, задвигались. Кто-то бросился распахивать окна, зная, что Вениамин Михайлович не переносить запах табачного дыма – из-за этого у него портится настроение и он потом ходит весь день не в духе. все уселись по своим местам, чопорно поправляя накрахмаленные воротники, прямые, гордые, в немом ожидании.
Двери распахнулись, в зал вошел грузной походкой Вениамин Михайлович, на лбу и лысеющей голове капельки пота, толстые щёки раскраснелись от жары, от долгой дороги, оттого, что пришлось подниматься на второй этаж. Весь его напыщенный круглый облик, высокомерный взгляд небольших серых глаз говорили о непростом, а подчас, несносном характере; больше всего на свете сей господин