бы они ни критиковали свою родину в своём кружке, иностранцы должны отзываться об их земле подобострастно, восхищённо, привлекая в лексикон превосходные степени прилагательных.
За Андреем трудно было заподозрить скупость. Он любил поговорить, слова из него лились рекой. Люди слушали его и восхищались интеллектом, спрятанным в этой белобрысой голове, его точными сравнениями, изысканными метафорами. Дополнительное восхищение вызывал тот факт, что он виртуозно излагал свои мысли на неродном языке. Спустя всего десять минут после сумятицы Джейда уже смотрела на него томно, явно вздыхая внутри себя по ушедшей в небытие молодости.
Когда в кабинет Джейды вошёл Ахмед, Андрей сидел в кресле, держа у лба лёд. Перед ним стояла миниатюрная чашечка кофе, от которой поднимался ароматный дымок. Арабика, кажется, главный запах любой редакции, не важно, в какой точке планеты она находится. Запах может быть искажённым, суррогатным, едко-пряным. Именно этот аромат борется за господство с сигаретным дымом. Если у вас непереносимость сигаретно-кофейного амбре, то к журналистике вам трудно себя будет приспособить. На уровне запахов вас будет выбрасывать из этой среды как волной ракушку на берег.
Ахмед с Андреем представились друг другу, поговорили о том о сём, и как-то сразу поняли, что одного поля ягоды. Взгляды на жизнь вокруг и мировую повестку, на журналистику и литературу, искусство и культуру – всё совпадало, мысли развивались в одном русле и была тяга прыгать с темы на тему. Зигзаг беседы менял своё направление со скоростью щелчков на пульте телевизора. Джейда внимательно слушала этот разговор двух однозначно одарённых и наделённых уникальным умом людей. Определённо этот русский был ей симпатичен. Почему? Почему она родилась так рано? Как ярко и неожиданно можно было бы просто провести время, взглянуть на свою жизнь другими глазами… Нелепо. Даже думать о теоретической вероятности отношений женщины с шармом (шарму было пятьдесят четыре) с этим харизматичным спецкором ей казалось глупым. Она гнала эти мысли. Вон.
Разговор вдруг переключился на «белых» русских. Андрей обнаружил, что турок Ахмед об осколке родины Табака знает значительно больше его самого. Конечно, признать, присвоить эту историю было настоящей внутренней революцией. Он был человеком политизированным, думающим «правильно». Но горизонт, широта позволяли ему, пусть и несмело, выглянуть из-под своего панциря.
– Türkçe’ye o zamandan Rusça kelimeler sızdı. Hala da kullanıyoruz. Biliyor muydunuz?[24] – поинтересовался Ахмед.
– Hadi ya! Örnek verir misiniz?[25] – удивился Андрей.
– Kelimeler nedense daha çok yemekle ilgili. Kapuska, pirojki, semaver mesela[26]…
– Harika! Çok enteresan![27]
Как тюрколог-отличник, чтобы продемонстрировать родство менталитетов, Андрей рассказал об идентичных в двух языках поговорках. Показал в лингвистических красках все эти «нет худа без добра», «дождь льёт как из ведра», «с глаз долой – из сердца вон».
Копания в языке, литературе, иронии жизненных ситуаций слово за слово свели их на том, что надо непременно встретиться ещё и пообщаться. История шестидесятилетней давности особенно возбудила интерес Андрея. «Это ж надо, русские здесь построили свою жизнь!» – думал