боялась додумать эту мысль до конца. Оставалась только надежда на влюбленность в Эмму младшего из Нормандских братьев. И решение самого Ролло осчастливить брата союзом с его избранницей.
А пока Ролло торговался с Робертом о его племяннице. Он даже сумел добиться от него целого мирного года, что было так необходимо, ибо урожай был скудным и Ролло требовалось время, чтобы навести порядок в Нормандии и подготовиться к решительным действиям против франков.
Однако послы Роберта требовали предъявить им Эмму, чтобы убедиться, что с девушкой все в порядке. Ролло послал за нею и братом, и когда они прибыли, у Снэфрид словно открылись глаза – она увидела, как хороша собой эта христианка. Даже малокровный Атли, казалось, воспламенялся в её присутствии. А Ролло, вместо того чтобы по завершении переговоров соединить их брачным союзом, опять почему-то тянул, и продолжал навещать брата с его невестой в отведенных им покоях епископского дворца на острове посреди Сены.
Снэфрид же оставалось в одиночестве слушать завывания ветра в монастырской базилике на холме. Она ворожила, шептала заклинания, приносила жертвы богам. Никогда еще её одиночество не было столь тягостным и унизительным. Редкие визиты Ролло были всего лишь жалкими подачками её жадной любви. Из бесед с ним она узнала, что Ролло теперь уже не настаивает на скором браке пленницы и Атли. Смеясь, он рассказывал, что эта девушка поставила условие: брат Ролло должен принять крещение, и только тогда она согласится, чтобы епископ Франкон обвенчал их.
– Но Атли никогда не станет христианином! – смеясь замечал Ролло.
Снэфрид кусала губы. Уж она-то знала, что Атли сблизился кое с кем из христианских священнослужителей. Да и в самом Руане было немало обращенных викингов. И пока Атли сдерживало от христианской купели лишь то, что Ролло и слышать не желал о чем-то подобном.
Но Снэфрид отмела, что ее мужа ничто так не занимало, как ражая пленница. Простодушие его не знало границ – он подолгу рассказывал финке, как эта девушка выучилась превосходно ездить верхом, как быстро усваивает их язык и каким восхитительным даром наделили её боги – она поет, словно птицы Валгаллы![11]
Снэфрид слушала с улыбкой, ничем не проявляя своих истинных чувств.
– Неплохо, что эта девушка тебя так забавляет, Рольв!
Он кивал, уже погруженный в размышления, глядя перед собой невидящим взглядом. Порой Снэфрид требовалось все умение, чтобы обратить его внимание на себя. И все же до сих пор ей удавалось снова и снова исторгать у него этот похожий на приглушенный львиный рык стон блаженства в минуту любовной близости. Она подмешивала в его питье всевозможные любовные снадобья, шептала над ним, спящим, заклинания… Она знала странную силу своих глаз – порой, сосредоточившись, она могла причинить человеку боль даже на расстоянии. Но не возродить любовь.
Снэфрид старалась вызнать, чем так полонила ее мужа эта рыжая. И была возмущена, что Эмме сошло с рук даже убийство старого кормчего Кетиля. А тех,