В головах стражников копошились личинки. Тонкие, червеобразные веретена с чёрными глазками едва заметно шевелились, прильнув к черепам стражников жадными пастями, как у пиявок. Прямо напротив ушной раковины, они вгрызались в мягкую плоть, и от них исходил какой-то неразличимый шёпот. Содержимое желудка от отвращения поднялось к горлу. Как ни пытался я себя сдержать, меня вывернуло наизнанку.
– Ах ты, скотина! – взревел стражник, подскакивая на месте. – Он мне чуть сапоги не облевал! Ах ты!
– Вот же тварь, – с отвращением ответил его напарник, наградив меня тычком чуть выше поясницы. Задохнувшись от боли, я пришёл в себя с заломленными за спиной руками. Меня куда-то тащили по дорожной пыли, злобно ругаясь.
– В участок его… слышишь, ты, чёрт!? – рявкнул стражник мне в перекошенное от боли лицо. – Посидишь без еды и воды. Понял, мразь!? Что он там говорил, ты слышал?
– Какую-то нёс дичь про личинки, я не вникал, – безразлично отмахнулся его напарник.
– Конченый обмылок, – сплюнул стражник. – Всё, тащим.
***
Дверь в подземную темницу распахнулась передо мной, как приготовленная мышеловка. Впустив меня внутрь, она затворилась с громким поворотом ключа в ржавом замке. Ледяной сквозняк пронесся по коридору, гуляя вдоль прутьев многочисленных тюремных камер, пока дверь на лестницу не закрылась. Стражники удалились, и теперь тишину темницы нарушало лишь моё тяжёлое дыхание.
Пульсирующая мигрень по всему черепу постепенно стихала. Лишь вдоль хребта продолжал гулять холодок, но и в этом мне теперь чудилась не более чем дрожь растревоженных нервов. Я успокаивался. Со временем, мне удалось даже сесть на полу на ворох соломы, не опасаясь, что от этого сердце вырвется из груди. Звуки из других камер темницы не нарушали мою безмятежность. Мимолётное ощущение, будто я мгновенно пронёсся взглядом вдоль всего коридора и заглянул в каждую камеру, оставило меня в твёрдой уверенности, что они пустуют. Единственным узником темницы был я, а для тюремных крыс это место было их домом.
Стражники обещали морить меня голодом и жаждой, прежде чем меня допросить, как я помнил. Сейчас эта угроза скорее радовала, чем огорчала. Голос Авгура становился всё более властным и настойчивым, заглушая панические мысли. Даже в тюремном заключении больше всего угнетала неизвестность, которая теперь представлялась не более чем пологом, который со временем удастся мне сдвинуть.
Я тяжело выдохнул, словно толкая перед собой кирпичную стену. Мне хотелось бы думать, будто вуаль неизвестности можно развеять одной моей волей, но это оказалось сложнее. Будущее было многослойным, как вода в глубокой реке, и чем дальше я пытался разглядеть что-либо сквозь туман, тем больше я в нём терялся. Слишком сложно, слишком многослойно. Слишком много рычагов, которые тянули за собой последствия далеко в неизвестность – дальше, чем я мог прозреть.
Наконец, я плюнул на попытки проникнуть взором сквозь неизвестность и улёгся на солому. Лишь