Убедившись, что хозяин на достаточно безопасном расстоянии, слуга приподнял ящик, который оказался величиной с детскую люльку, и потянул его из тайника. Как и предугадал Франц, старая кирпичная кладка не выдержала постороннего вмешательства, и значительная часть стены над пустотой ниши с грохотом обрушилась, сдобрив затхлый воздух клубами ещё большей пыли и застарелой штукатурки. Платок не мог справиться с таким натиском, и Олдрич стремительно убрался прочь за дверь былых покоев, дабы всласть откашляться и утереть раздражённые очи.
Из пылевой завесы дверного проёма выступила полупрозрачная фигура лакея, на руках которого, словно невесомая вещица, возлежал спасённый ящик. Подавив соблазн и внемля гласу рассудка, Эрих фон Олдрич с шествующим прямо, словно находка ничего не весила, Францем перешёл на жилую половину Рингкемпфера, и только войдя в кабинет, принялся вскрывать заветный артефакт.
Ящик, сохранившийся превосходно, поддался не сразу, что только усилило предвкушение. Под деревянной, добротно сколоченной крышкой обнаружился ворох старой одежды более чем вековой давности и нечто прямоугольной формы, заботливо завёрнутое в промасленную толстую телячью кожу. Именно к безымянному прямоугольнику и потянулись руки барона.
Под кожаным покровом таилась безымянная папка из такой же телячьей кожи, но более тонкой выделки, а внутри – рукописные листы бумаги. Дневник! Так вот, что он искал так долго. И был прав, – чёрт всех бери! – прав, что манускрипт существует.
– Я должен их прочесть, Франц, – обратился он к лакею. – Будь любезен, оставь меня наедине с бумагами.
– Разумеется, господин барон, – сдержанно кивнул слуга, пробубнив себе под нос, удаляясь. – Вся грязная работа – Францу, а сливки – хозяину.
Прошло полчаса, прежде чем Олдрич смог разобрать каракули предка: уж больно коряво тот писал свои мысли. И узнал он в послании из прошлого следующее: Рингкемпфер никого против воли своей не неволил, в нём оставались те, кто сам не желал его покидать. Если же таковые «невольцы» появлялись, а они в каждую эпоху имелись, то им нужно было напомнить причину их нежелания, и тогда они освобождались. Но у всего цена, и она назначалась в самом конце.
Так может, потому никто из владельцев прежде не становился неприкаянным духом дома, что не имелось на то причин? Ведь за долгую историю «Борца» под его сводами кто только не умирал своей ли смертью или от чьей-либо руки.
Значит, Эриху фон Олдричу остаётся придумать вескую причину не оставлять дом после своей кончины, чтобы оставаться здесь навеки вечные. Одна из них тут же нашлась: отсутствие прямых наследников. Барон, последний прямой потомок достославной фамилии, так и не обзавёлся семьёй. А оставлять Рингкемпфер какой-то седьмая-вода-на-киселе родне не горел – в теперешнее время земля под домом стоила дороже самого здания и предприимчивые родственнички наверняка без сожаления отдали бы легендарного «Борца» под снос, а после продали землю под строительство безвкусного торгового центра. От одной мысли об этом