что идет под ними, переливается все больше багрянцем с примесью зелени болотной. А вот пахнет от нее гнилостно, зловонно.
Щептуха смахивает мягкой ладонью горячие капли пота с натруженной шеи и шепчет у уха той слова диковинные, подсказанные самими богами. Она обещает животине скорый покой и сон, в котором та сможет отдохнуть, потому как в Туманном Лесу безбурно и тихо. Травы сочной вдоволь…
Силы кобылы на исходе. Как и ночь. И небо вдалеке раскрашивается алыми лентами. А животина спотыкается. Припадает на колено, теряя ритм. Ведет ухом острым, когда девка осторожно треплет ее по холке. И вновь встает. Слушает.
И Заринка, помня шепот небожителя, склоняется к самой шее кобылы, чтобы снова шептать…
Слова наговора рождаются сами собой. А раньше-то она и не верила в такое. Да только животина взаправду выравнивает ход. Дышит размеренней, ускоряется. Косит глазом испуганным на всадников, а внутри – мольба. Чтоб отпустили они ее, покоя дали. И Заринка обещает кобыле покой, вот только еще бы самую малость…
Огни Огнеграда остаются позади, сменяясь дымом мелкой деревушки. Их со Святом не впускают на порог – боятся. Меняют хлеб на алтын, молока дают напиться. И снова в путь.
Только теперь кобыла другая.
Та, что вела их из Огнеграда, скоро сдохнет – Заринка ощущает это. И ей стыдно что перед животиной, что перед людьми, выменявшими уставшее животное на другое.
А Заринка снова пригибается к острому уху: шепчет, шепчет, шепчет.
Это уже потом, когда сил не остается, она падает в кольцо рук, что смыкаются перед нею.
И просыпается уже на свежем сене рядом со Святом.
Изба, к которой вел тонкий след Зарининых эманаций, стояла у самой околицы места – невысокая, крепко сбитая. Из бревен крупных, сосновых. С крышей, мхом темным поросшей. А вот поставлена она давно – бревна уж перестали сочиться соком хвойным, став бурыми, словно бы их оставили с корой.
Двор подле избы был ухоженным, пусть и в зиму. Дорожка неширокая вела к самой двери, и, видно, расчищалась она от снега с завидным постоянством. Кругом подворья – забор к небу тянется ровными колышками, на которых висят жбаны глиняные.
Ворожебник вздохнул. Вспомнилось ему, что когда-то и у них так было, пока не ушел отец. Тоже вот стояла избенка небольшая с подворьем ухоженным. С забором частокольным, на котором жбанов в летнюю пору не счесть. Мамка с сестрами в ней – украшением, тятька – защитой. А потом…
Нынче Гай не любил той избы. Словно бы вымерла она, обветшала. И ничто уж не могло вернуть ей ни жизни прежней, ни красоты. Ворожебник вздохнул. Видать, тот, кто жил здесь, с Лесов пришел, потому как такое хозяйство лишь у лесного народа заведено.
Из тонкой трубы, что у острия крыши серела, вился слабый дымок. Значит, огонь в печи разводили давно. И вот поленья уже догорели, отдав последние крохи тепла.
Когда Ворожебник вошел на порог Агафьи, уже светало. Сквозь крошечное оконце у самого крова горницы пробивался первый алый луч. И баба была в исподнем, словно бы спала