тогда, когда им от тебя что-то нужно. Что им нужны подношения, и что это неправильно. Каменные нахлебники, не иначе, – Фолкмар смотрел на старое мертвое тело своего единственного друга и раненое сердце его кольнула слеза, – Видимо, небо так далеко, что они не слышат ни шепота, ни криков. А просьбы и подавно. Я подумал, что если встречу Отверженного, если он будет передо мной из плоти и крови, то хотя бы выслушает меня. И, может, не откажет. Я хочу посмотреть ему в глаза и попросить даровать мне смерть. Что ты смотришь на меня? Думаешь, я совсем выжал из ума?
– Я думаю, что вы слишком много ворчите, сьер, – ответил Дуг. Он встал, когда Фолкмар вылез из могилы и взглянул на нее сверху.
– Конечно, я же старик, – ответил рыцарь, бросив первую пригоршню земли на тело Ницеля, – Старики все ворчат, им по возрасту положено. Так что терпи, коли сделал свой выбор, – он повернулся к Дугу, – Не надумал еще уйти?
– Вы кормите меня горячей похлебкой и орешками. И сделаете меня рыцарем. Проклятье не мешает этому и мне все равно.
– Это не проклятье, – проворчал Фолкмар и замолк.
«Значит, он не верит, что я его найду. Или не поверил мне. Точно не поверил, иначе бы спросил, что ему делать дальше, когда он найдет Отверженного и отдаст концы. А на что ты рассчитывал, Фолкмар? Что твои россказни воспримут всерьез?»
Наверное, нужно было сказать прощальную речь, но слова застревали в горле. Молиться он не хотел. Толку от глупых слов.
– Вы ничего не скажете? – спросил Дуг, задрав вверх бурый, словно медвежий мех, голову. Он все еще кутался в шерстяное одеяло и ветер теребил его полы, открывая голые пятки.
– Ты сделал больше, чем все эти боги вместе взятые, друг, – со скрипом исторг из груди слова Фолкмар, – Помнишь, как я хотел утопиться в море, только мне стукнуло восемьдесят? И утопился. Ты вытащил меня и отнес на руках, а потом тащил на спине. Я умирал и воскресал, снова захлебывался водой и снова воскресал. Ума не приложу, что было бы, останься я на морском дне. Когда вода вышла из груди, ты намазал меня своими мазями. Не знаю, зачем. Я же говорил, что та красная слишком сильно жжется, – Фолкмар тяжко вздохнул, нагнулся, взял лопату в руки. Ницель свернулся в могиле, словно ребенок. За целый день он так и не окоченел и пятки его торчали из-под коротких штанов, – Спасибо тебе за это время. Спасибо, что не ушел, что терпел мое ворчание. За все спасибо… и прости, что без сапог.
Когда могила Ницеля почернела земляным холмом, солнце уже село. Далекие крики чаек немного угомонились, когда бледная полоска заката перестала цепляться за горизонт. Удивительно, в этот вечер Фолкмар не заметил сумерек. Обычно он всегда ждал, когда краски мира теряли свой цвет, делая похожим одно на другое. Он и сам становился сер и безлик, сливаясь в единое с миром. Тогда он не чувствовал себя уже таким другим, отдельным от него. На этот раз Фолкмар пропустил приятные мгновения, которых и не могло быть много. Сумерки всегда были стремительны. Теперь придется ждать до сонного рассвета, который мало отличался от заката, но ходил задом наперед.