переходит на кружки с пакетиками чая, скользит по чистой посуде рядом с мойкой и возвращается ко мне.
– И чай сделала? – наконец-то вижу улыбку. Настоящую, добрую! Но она мгновенно становится ехидной, а потом и вовсе сходит с лица. Деловито продолжает: – Времени мало. Покурим за чаем и пора ехать.
Странно – вдруг стало неважно, куда мы поедем и зачем. Задавать вопросы – не мой стиль. Уже не мой. Я умею следовать правилам. Сейчас они изменились, и я запросто это приняла.
Молча наливаю кипяток в кружки, кладу ему одну таблетку сахарозаменителя и себе три. Вынимаю сигарету и жду, пока он поднесет зажигалку. Все же приятно принимать ухаживания, пусть даже от человека, которому я вряд ли интересна, как женщина.
Минут десять проходит за распитием чая. Рик глядит в открытое окно кухни, словно пытается рассмотреть подсвеченные красным облачка до мельчайшей черточки. Они и правда красивые, словно тлеющие угли с красным низом и истлевшим добела пеплом сверху. Но мне не до облаков. Молюсь, чтобы он не обратил внимания на стекла. Где-то в темном углу сознания скребется страх, но я смотрю на Рика с теплой благодарностью хотя бы за то, что позволил тут прибраться.
– Ты привела квартиру в первоначальное состояние? Такой тебе ее сдавали? – вдруг спрашивает он с задумчивым интересом.
По спине снова ползут мурашки, точно строй муравьев. Не было возможности сказать ему, что я снимаю этот клоповник. Получается, он и об этом узнал сам! Но как?! Мистер Сондерс уходит от налогов, так что договор почти фиктивный и нигде не зарегистрирован.
– Почти, сэр, – перебарывая тошноту, отвечаю. Мозг начинает вспоминать, что отличается, взгляд упирается в потолок. – Не считая развешенных вещей и одежды в шкафу, здесь все как было.
– Когда подходит срок оплаты? – допытывается нетерпеливо.
– Первого августа, сэр, – мямлю, язык не гнется.
– Хм, через двадцать пять дней, получается, – Рик хмурится и снова переключает внимание на облака, которые сильно потемнели и теперь больше напоминали расплавленное железо.
Ладони потеют. О чем он думает? Что сделать со мной через двадцать пять дней обучения? Или как поступить с квартирой? Получается, все тридцать девять дней я так и просижу в бункере? Это не так пугает, как возможность лишиться даже этого жалкого жилья. А вдруг… – рот наполняется холодной слюной, язык немеет. Снова появляется растлевающая паническая мысль. Вдруг он не ограничится названным в начале сроком обучения? Вдруг по прошествии тридцати девяти дней он так и не разомкнет стальную манжету у меня на лодыжке, оставит в бункере навечно?!
Глаза щиплет. Руки сжимаются в кулаки. Нет! Я не могу закончить свою жизнь на цепи! До ломоты в костях хочется прямо сейчас задать вопрос и развеять страхи, даже порываюсь встать из-за стола, но не решаюсь. Вряд ли он ответит честно, если действительно собирается сделать из меня домашнего питомца.
С другой стороны, он же отчетливо дал понять, что как женщина я его не впечатлила. Зачем тогда задерживать