Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов
сдерживать. Они исполняют свой долг, как солдаты на поле битвы, и если в пылу схватки сами увлекаются, то не следует забывать, что для них манифестант – враг. К тому же, когда человека бьют, у него, естественно, является потребность отплатить тем же. Помню, я сам был охвачен этой лихорадкой в августе 1885 года, при открытии памятника Бланки, вызвавшем большую социалистскую демонстрацию, на которой мне по обязанности пришлось присутствовать, так как господин Клеман командовал отрядом жандармов. Я, как сейчас, вижу необозримое стечение народа вокруг кладбища и госпожу Северин, немножко бледную, но улыбающуюся, с букетом крупных красных цветов в руках.
Вдруг на толпу был сделан внезапный натиск, и господин Арагон, один из комиссаров полиции, овладел красным знаменем. Знаменосцы, разумеется, пожелали его отбить. Около господина Арагона находились только его секретарь и несколько агентов, моментально они были окружены, и не успели мы опомниться, как увидели, что красное знамя, агенты и сам Арагон исчезли в толпе. Господин Клеман, я и агенты, бывшие около нас, бросились на защиту Арагона совершенно так же, как если бы нам предстояло отстаивать товарищей против нападения пруссаков под Монбельяром или Герикуром. Всякая борьба всегда принимает подобие войны. К счастью, при манифестациях подобного рода люди обмениваются только кулачными ударами. Мне кажется, что в тот день, хотя я и не любитель бокса, мне пришлось работать руками так же, как и другим.
Мне довелось присутствовать также при знаменитой манифестации Ван-Занд, и в тот день я имел случай убедиться, как ловко иногда полиция пользуется парижскими злобами дня. Уже с утра в полицейской префектуре царило тревожное настроение, но причиной его была отнюдь не мадемуазель Ван-Занд, о которой почти забыли и думать, а то, что господину Жюлю Ферри грозила бурная манифестация. Известие о сдаче города Лангшон, как молния, облетело Париж и произвело огромную сенсацию; опасались уличных беспорядков, народного бунта, и приняли самые строгие и тщательные меры для охраны министра иностранных дел.
Между тем, действительно, в Комической опере за последние несколько дней протесты против мадемуазель Ван-Занд принимали все более и более угрожающий характер. Я не знаю, какие инструкции дал мой начальник господину Камакасу для соблюдения порядка в Комической опере, но мне достоверно известно, что инцидентом Ван-Занд у нас воспользовались с целью отвлечь толпу и помешать манифестации направиться на набережную Орсе.
Я более, чем кто-либо, забочусь о сохранении профессиональной тайны и, кажется, достаточно доказал это в знаменитом процессе Дюца – Ройер, но вполне возможно, что мои понятия о профессиональной тайне не совпадают с понятиями политических деятелей. По-моему, в полицейском деле только вопросы, касающиеся государственной охраны или чести частных лиц, должны храниться в строжайшей тайне, но профессиональная тайна была бы даже безнравственной в деятельности полицейского, так как нередко ею могли бы прикрываться бесчестные и вредные поступки.
Впрочем, что